На беду изрыгаемая тюфяком пыль сгустилась настолько, что в горле запершило. Мы оба закашлялись. Кашель и выдал нас.
Неожиданно ворвался фельдфебель, попытался было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. А увлеченный своим делом солдатик не заметил его прихода. Он продолжал колошматить тюфяк и одновременно жалобно вопить. Только когда фельдфебель дернул его за полу длинной гимнастерки, он понял, что пойман с поличным, и застыл с занесенной для удара палкой и раскрытым ртом. Фельдфебель толкнул его в сторону. Солдатик, стараясь как можно быстрее передвигаться в своих огромных сапогах, кинулся к двери.
Позднее ко мне прислали ефрейтора. Тот со мной не церемонился, шрам этот достался мне от него.
Показались холмы Пловдива. Ветер разбушевался не на шутку. Придорожные деревья качали кронами, как бы гоня его прочь, но он, не обращая на это внимания, продолжал свои набеги, вздымая столбы пыли над древними дорогами Фракии.
Захарий коснулся шрама и горько улыбнулся.
— Что делать… В этом мире, каким бы он ни был — хорошим или плохим, прекрасным или отвратительным, веселым или страшным — грехи человеческие невидимы как ветер, но мир этот наш, тысячу раз наш!
Ехал я как-то по центральному шоссе и решил свернуть на дорогу, ведущую в деревню бай Станойко, моего земляка. Не страшно, думаю, приеду домой часа на два-три позже. Свернул с шоссе влево и через полчаса подъехал к его дому. Земляк заметно обрадовался, сразу же усадил меня за старенький стол, стоявший во дворе под орехом, выставил бутылку ракии. Потом, о чем-то вспомнив, вернулся в дом, вынес листок бумаги и протянул мне:
— Вот, молодой человек, прислали мне из одного места. Не знаю, ни где оно находится, ни что за место, хотя, впрочем, человеку и незачем все знать. Чем меньше знаешь, тем меньше голова болит!
Я согласился с афоризмом, только что высказанным бай Станойко, и взял листок. Письмо было из официальной инстанции: «Тов. Любенов! Просим Вас написать подробную характеристику на тов. Спиро Папуранского, отметив следующее. Из какой семьи происходит? Являлся ли членом какой-либо фашистской организации до Девятого сентября?[1] Занимался ли антинародной деятельностью после Девятого сентября? Имеет ли родственников и знакомых в капстранах? Каково его отношение к мероприятиям народной власти? Если Вам известны какие-то факты, заслуживающие внимания, просим указать их».
— Ну и как, бай Станойко, — улыбнулся я, — написал характеристику?
— Написать-то написал, — ответил земляк, — вот только не знаю, все ли сделал как полагается. Честно говоря, вроде знаю человека, но, если разобраться, — ничего о нем не знаю. Долго ломал голову над этой задачкой, пока не вышел из положения: порасспрашивал о нем там и сям и многое разузнал. К примеру, трудно ведь с ходу сказать, из какой семьи он происходит. Как бы там ни было, сварганил характеристику. Но задаю себе вопрос: а вдруг написал что-то не то? Знаешь ведь, на все нужно умение. Уж раз ты заскочил ко мне, будь другом, прочти эту чертову характеристику!
— Хорошо, бай Станойко, — говорю ему, — прочту. Это, конечно, не обязательно, но раз ты настаиваешь…
Бай Станойко вынул из кармана несколько листков и подал мне. Отпил я глоток ракии, устроился поудобнее и стал читать.
«Уважаемые товарищи! Товарищ Спиро Папуранский, насколько мне известно, происходит из семьи служащих. Не слыхал, чтобы до 9.IX. 1944 г. он поддерживал фашистов. После 9. IX. 1944 г. шагает в ногу с народом. Никто не может припомнить, что у него есть родственники за границей. Со всеми мероприятиями народной власти он полностью согласен.
О чем узнал, о том пишу. По самому главному, как видите, характеристика положительная. С такой характеристикой везде можно пройти.
А теперь хочу рассказать, что я видел собственными глазами. Случаи эти незначительные, мелочи, не знаю, стоит ли их ворошить. Но потом сказал себе: «Просят рассказать обо всем, что знаешь, просят же!.. А раз просят, надо выполнять — и точка!»
Со Спиро Папуранским я познакомился, когда оказался в одной камере с ним. Арестовали его жандармы. За что — и сегодня сказать не могу. Сам он не открылся, а расспрашивать я не стал. Если бы стал, он мог бы заподозрить во мне подсадную утку, провокатора. А их я, режьте меня, ешьте меня, за людей не считаю. Жандармы здорово его разукрасили. Меня били тоже не шутя, но я оклемался быстрее и помогал ему, к примеру — поддерживал кружку, когда ему хотелось водицы испить.
