— Да, ваше превосходительство.
— Будьте любезны, присаживайтесь. — Сам Татареску воссел в украшенное затейливой резьбой кресло и потрогал кончиками пальцев стрелку на своих идеально отутюженных брюках. — По какому поводу вы изъявили желание меня увидеть, мистер Смит?
— По поводу вашего могущества и власти.
— Ах, — сразу оживился Татареску и продолжал с ложной скромностью: — Моя власть, так, как она устроена, исходит только от народа, от широких слоёв верноподданных, подлинных патриотов. Я больше всего сожалею о том, что этот простой факт не всегда правильно понимается…
— У вас её слишком много, этой власти, — перебил его Смит с какой-то пугающей резкой нотой в голосе.
Татареску от удивления часто заморгал, уставился на гостя, потом, придя в себя, издал смешок.
— Ну и дипломат! Вы добиваетесь, чтобы я вас принял, дал интервью, и тут же начинаете критиковать мою позицию, за которую — смею заметить вам это, молодой человек, — я так долго и решительно боролся.
— Тем более это печально, — заметил Уильям Смит.
— Что? Что за чертовщину вы мелете? — Татареску нахмурил брови, глядя в упор на собеседника.
— Тем мучительнее вам будет её потерять.
— Но у меня нет ни малейшего намерения отрекаться от своего поста. Татареску уйдёт с вершины власти только со смертью.
— Ну вот, вы сами это и сказали, — одобрительно согласился с ним Уильям Смит.
Не отводя от своего странного визитёра взгляда, Татареску тихо продолжил:
— Учтите, мы здесь не одни. Любой враждебный жест с вашей стороны — и вы мертвы. — Он повысил голос, переходя на крик: — Эй! Вышвырните этого ненормального отсюда! — Потом он обратился к Смиту: — Вам никогда больше не удастся добиться у меня аудиенции!
— Ясное дело, нет, — согласился Уильям Смит.
Полдюжины стражей — все мрачного и сурового вида сопроводили его до главных ворот. Взобравшись по извилистой и крутой тропинке на вершину соседнего холма, Смит присел и стал наблюдать за дворцом, оказавшимся прямо под ним. Наступали сумерки, и в городке замелькали огоньки.
Ему не пришлось слишком долго ждать Скоро монотонно зазвонили колокола и через городскую радиосеть по улицам и улочкам растеклось официальное сообщение: «Маршал скончался! Наш великий вождь!»
За трущобами Танжера, при входе в пустынную Улед Наилс, начинается Шария Афмед Хассан, обширный, мрачный и грязный район. По его улочкам с большой осторожностью пробирался Уильям Смит.
Пересчитывая низкие, встроенные в массивную стену двери, он нашёл наконец нужную и дёрнул за шнурок звонка. Вскоре из проёма высунулась голова араба с заострёнными чертами лица. Он принял его визитную карточку.
Смит услышал, как тот зашаркал шлёпанцами в темноте ночи по выложенному плитами двору, затем кто-то грудным голосом прошептал:
— Это гяур![1]
Прошло немало времени, прежде чем араб вернулся и сделал знак следовать за ним. Проведя Смита по настоящему лабиринту коридоров, он в конце концов добрёл до большой комнаты, завешанной коврами. Богатство её убранства резко контрастировало с убогостью квартала. Было очевидно, что в этом убежище сосредоточена большая власть, предпочитавшая оставаться в тени.
Войдя в помещение, Уильям Смит застыл, разглядывая белобородого старца, сидевшего прямо напротив, по другую сторону восьмиугольного низкого столика. Бросались в глаза нос с горбинкой, влажные, хитрые глаза, руки, спрятанные в широких, длинных рукавах.
— Моё имя Уильям Смит, — представился посетитель.
Старец кивнул и хрипло произнёс:
— Так написано в вашей визитной карточке.
— А вы — Абу Бен Сайд эс Харума?
— Да, это так. Ну и что из этого?
— Вам придётся вернуться в ту безызвестность и тень, откуда вы выкарабкались.
Абу Бен Сайд выпростал одну руку из рукава и погладил белую бородку.
— Вы мне отправили письмо, извещая о визите. Вы явились ко мне, чтобы поговорить о делах от имени Нового Порядка. Сейчас не ведутся боевые действия, последняя война закончилась уже давно. Необходимость в шифрованных посланиях отпала. Так что говорите яснее. Мне надоело читать между строк.
— Я выразился достаточно ясно.
— В таком случае, мне не всё понятно, — он поднял на посетителя влажные глаза, пытливо его рассматривая. Наступил критический момент для жертвы, которая абсолютно не догадывалась о неотвратимости гибели.
