Снова зашумел дуб.
— Зачем ты звал меня, сынок? Тяжело мне уже ноги таскать — еле пришел к тебе. Мне уже пора в дорогу, да не могу уйти, не простившись с тобой. Кто знает, увидимся ли на том свете.
Был ты как сокол. Белый сокол с крепкими, словно железо крыльями, летал высоко в небе. Ты летал поверху, а по земле ходила твоя голубая тень. И сбили тебя пулей, — кто они были, эти, что против вас?..
Дед Пейо потер лоб, стараясь что-то понять. Нет, пусто в голове! Тяжело простучало колесо его отминувшего дня. Заскрипела земля. Птицы переполошились и бросились кто куда — за плетни, за сады. Яблоня рухнула на землю. Нивы запылали.
Весь мир сгорит, и вместо него народится новый. Новые люди станут пахать нивы. Новые песни запоют на посиделках. Ох, господи, послал бы ты мне еще деньков, — дожить бы, увидеть бы…
— За что вы, сынок, положили свои головы?
Молчит могила.
Силится дед Пейо понять и не может. Темнота стоит в глазах.
Кто это опять позвал его?
Она прошла за пчельником и будто позвала его. Мать! Ее давно зарезали турки в ущелье под Гюрлеком. Вот она идет ему навстречу с закатанными рукавами, в волосах белая веточка — черешневый цвет.
— Пейчо-о-о! Где ты, сынок?
— Иду, мамочка, иду!
Старик подался вперед, прислонился к кресту и тихо уснул.
Илии Бешкову
Имя ему было Телилей, но крестьяне делиорманского села Орлица кликали его Талеем. У Талея была ореховая гыдулка и чуткая рука, что пять лет смычком радовала души орличан, но глаз у него не было. Он слышал, как свистит крыльями орел, когда кружит высоко в небе, но что такое орел, не знал. По ночам он сидел на траве под стрехой полуразрушенной Хаджийской мельницы, и хлопотливая струйка воды рассказывала ему бесконечную историю, — сил не было до чего грустную и давным-давно забытую. Где-то далеко на глухой равнине блеял отбившийся от стада ягненок; над головой слепого шелестели листья. Иногда он поднимал свои пустые глаза к звездному рою и полному месяцу. Припозднившийся жнец с серпом на плече и умытыми летним сумраком глазами неспешно спустится по белой тропке к воде, нальет полную тыкву-горлянку и спросит слепого:
— Что ищешь в небе, Талей?
— Звезды.
— Да разве ты их видишь?
— Не вижу, зато слышу. Всю ночь они плывут и поют, но голос у них не как у человека.
— А какой же?
— Не знаю, как сказать. Чудный голос. Слушаю, и сердце тает. Говорят, что звезды падают с неба, как спелые груши с дерева, когда подует ветер. Я их не вижу, но слышу, как они падают. И когда одна ударится о землю, другие стонут. Знал бы ты, как стонут и плачут! Потом всю ночь не спится.
— Не спится тебе, Талей, потому что ты не устал. Ты поди потопчись на жнитве от темна до темна, поломай горб, как я, так не то что звезды или там цикады запоют — хоть из пушки будут стрелять, все равно не проснешься. Не так, что ли?
— Ну, приду я на поле, — отвечал слепой, — что делать стану? Только жнецам буду мешать да хлеб потопчу.
— Да кто тебе велит ходить? Ты сиди при своей гыдулке.
Но Талей жаждал увидеть белый свет.
Никто в Орлице не знал, откуда взялся слепой гыдулар. Пять лет назад рано утром — на самую родительскую субботу, — бабка Тиша вышла из дома, чтобы ударить в колокол. Бабка мела и мыла ветхую сельскую церковь. На площади она увидела человека незнакомого и нездешнего, одет он был во все старое, на плече у него висела кожаная торба, а в торбе — гыдулка. Старушка подошла к нему, оглядела всего, откашлялась и приступила к незнакомцу:
— Ты чей будешь, добрый человек?
Незнакомец ответил:
— Я Телилей.
— Какой Телилей?
— Телилей-слепец.
— Откуда идешь?
— Из тьмы.
— Из тьмы-ы-ы? Батюшки светы, какая еще тьма? Чего тебе у нас надо?
Слепой не ответил. Бабка Тиша живо сбегала в церковь, прибрала там, принесла воды, вымела двор, ударила в колокол, вернулась на площадь и опять увидела незнакомца. Человек в глубоком раздумье сидел на камне.
— Ты ждешь кого, что ли?
— Никого не жду. Я к вам пришел. Вчера, когда шел я через горячие хлеба, спросил жнецов, нет ли где поблизости моста. А они мне говорят, иди, мол, на Орлицкий мост, на ваш то есть. Много ли по нему народу ходит?
