…Но все такая же зеленоглазая, пылкая. До чего знаком ее строгий голос. Когда-то и ему, припавшему к окну, она так же отрезала: «Все равно не открою. Не пущу». И сейчас, обращаясь к Бучунии, словно повторяла те же самые слова, которыми когда-то осадила Чичико. Не забытые им слова. Бесящие. Распущенные волосы сейчас собраны в узел на затылке, грудь выглядывает в вырезе платья. «У нее же была родинка у соска», — вспомнил Чичико и вспыхнул. Он стоял молча, словно язык проглотил, и чувствовал себя чужим, незваным гостем, бесцельным и никчемным созерцателем жизни. Происходящее не зависело от него. Запертой оказалась та комната, в которую ему хотелось проникнуть. И никогда, никогда не откроют ему двери. Он стоял у стены, словно в ловушке, опустошенный и всем чужой.
Он не помнил, как вышел из столовой. Одноэтажный дом с широкими окнами — это и была столовая. Чичико не помнил, когда он вышел оттуда, наверное, сразу после ухода Жужуны. Наверно, поэтому он так долго смотрел на дорогу. На дороге не было ни души, только шуршали листвой пепельные осины да у переулка грызлись набежавшие на дорогу собаки. Все происходило словно во сне. Выпитое вино и неудовлетворенность затмили рассудок Чичико, действовал и двигался он, как лунатик. Шатаясь, он повернул назад, зашел во дворик при столовой, заваленный всевозможным барахлом, порожними бочками и ящиками, уткнулся лбом в забор и помочился. Пожилая уборщица вышла из двери столовой, волоча за собой ящик, и швырнула его в общую кучу. Но Чичико даже не попытался спрятаться, хотя слышал ее голос и стыдился. «Ничего, ничего», — пробормотал он и посмотрел на серое небо. Большой и светлый день охватил всю землю, далекие леса и поймы, а Чичико было душно, дышалось тяжело, и он, застегнув брюки, расстегнул ворот рубахи. Бучуния, Наполеон Амбросиевич и рыжий Како продолжали выпивать. Чичико слышал, как они галдят.
— Чичико! — звали они. Но Чичико больше не пошел к ним. Покачиваясь, опустив голову, побрел он по дороге. Все сегодняшнее потеряло всякое значение, да и будущее не сулило ничего утешительного. Мечта о счастье — самообман. Пусть дураки верят в него и воображают себя счастливыми. Чичико уже не проведешь. Что из того, что он безбожно пьян? Ни в коем разе он больше не даст обмишулить себя. Пусть другие прикидываются счастливыми, пусть обманываются. Нет, его на мякине не проведешь. «Верно, Чичико?» — громко спросил он себя и довольно рассмеялся.
Дорога среди рощ, прямая как стрела, шла в бесконечность и там терялась. Чичико никак не мог припомнить, куда она ведет? С обеих сторон шевелятся зеленя. Обкромсанные тутовые деревья словно нарочно натыканы среди полей. Выглянуло солнце. Омытая дождем, чуть пожелтевшая под солнцем молодая травка местами прикрыта тенью. Солнце снова скрылось. Снова все посерело. Чичико нравилось, что день пасмурный. Он свернул в переулок. Ноги не слушались, воздуху не хватало. Вдали над чьей-то усадьбой поднимался дымок. Чичико не понимал, куда он идет, что это за переулок, такой узкий от разросшихся ольховых кустов, заменяющих изгороди. На дальнем пастбище замычала корова. Мычание напомнило о парном молоке, о сладостном запахе теплой муки и мяты. И Жужуны захотелось так, как хотелось ее утром и в полдень, когда, после кладбища, он стоял, прислонившись в столовой к стене, и думал об этой женщине, которая, — теперь уже и сомневаться не приходилось, — привела в полное смятение его душу три года назад. Чичико не мог не думать о ней, не мог одолеть своего непоборимого желания. Каким же колдовством привлекала его эта женщина? Он не мог справиться с желанием, родившимся из воспоминаний о былых усладах, и вдруг почувствовал, как легко рассудок его уступает крику разбушевавшейся плоти.
Он решил пойти к Жужуне. Часом раньше такой шаг показался бы ему подлым, но теперь, когда он решился, все представлялось другим, казалось естественным. Таким же естественным, как его неодолимое желание. И, решившись, он осознал, что доволен собой так, словно с лихвой рассчитался с Бучунией, словно именно Бучуния был виновен в том, что Чичико всю жизнь мучился от своей робости, стеснительности и малодушия и поэтому всегда опаздывал, ни разу не достигнув желаемого. «Смелей надо, смелости мне не хватало», — взбадривал себя Чичико. Он припомнил, что домик Бучунии расположен в конце переулка в самом тупике, на отшибе, и если там закричат, даже ближайшие соседи ничего не услышат, что было очень ему по душе. Сам рок, облачившийся в страсть, вел туда Чичико. Может быть, не стоит? Нет! Нет! Еще не все потеряно! Ни за что не хотелось уступать Жужуну кому бы то ни было, хотя другой на его месте давно бы на все махнул рукой. Но Чичико не из таких. Даром, что ли, промечтал он о ней целых три года?! Он же не умалишенный, чтобы целых три года видеть перед собой одну и ту же женщину. И, помимо этого, Жужуна сама улыбнулась ему: «Как жизнь, Чичико? Давно приехал?» А что она должна была еще сделать? Не на шею же ему броситься при всех? И сомневаться нечего, ей приятно было встретиться с Чичико. Раз уж ему не удалось забыть Жужуну, ничего удивительного в том, что и она думала о нем и, возможно, жалела кое о чем. Может быть, она зашла в столовую именно потому, что узнала: Чичико выпивает с ее мужем. Сейчас она обрадуется, увидев его, тем более что Бучуния захлебывается в вине и ничего не соображает. Самое время явиться к ней.
