Прекрасный выдался день, прохладный. Не умолкая, пели птицы.
— Теперь пойдем в столовую и там продолжим! — заявил Бучуния. Он обнял Чичико и Наполеона Амбросиевича и повел к выходу. Хорошее настроение не покидало Чичико, сила и надежды переполняли его, хотелось совершить что-то особенное. Радость распирала его, когда он, окруженный пьяными собутыльниками, шагал под ручку с Бучунией. Потом это радужное настроение и приятные мысли привели к думам о женщине. Чичико потянуло увидеть Жужуну. Потянуло с той силой, с какой тянет человека, запертого в темной душной комнате, на волю, на свежий воздух. И стало совершенно ясно, что все эти три года, проведенные вдали от родных мест, его поддерживала одна мечта — снова увидеть Жужуну. Он не подозревал, что эта мечта с такой силой овладела его душой. Теперь ни болезнь Бахвы, ни то, что давно, еще до ареста Бучунии, его застукали с Жужуной на берегу Цхенисцкали, не имели никакого значения. Захотелось припасть к телу Жужуны, ощутить запах теплой муки и мяты. Все — будущее, пьяные, весенний облачный день, все радовало его, все виделось прекрасным, и внутреннее спокойствие, надежда и умиротворение не покинули его даже тогда, когда они ввалились в столовую, хотя у него не было никакого желания снова пить. Прислонившись в узкой комнатушке к деревянной стене, он смотрел в окно на деревню, утопающую в зелени, на пыльную дорогу, на прохожих, на далекие дома, на клячу, пасущуюся у канавы, не слышал ни слова из того, о чем галдели вокруг, он был где-то далеко, в мире своей сладкой мечты, грустный и счастливый одновременно. Пьяный Бучуния дико вращал глазами и требовал вина. Наполеон Амбросиевич дремал стоя, как лошадь. А Чичико был бесконечно далек от них, странная и приятная надежда что-то нашептывала ему, и он всем существом внимал этому шепоту, верил, что трехлетнее терпение его будет вознаграждено, что все исполнится тотчас, как он покинет эту столовую и выйдет на улицу, на свежий воздух. Но в это время:
— Бучуния, на минуточку, тебя спрашивают. — Молодой буфетчик просунул голову в дверь.
— Кто? — спросил Бучуния, даже не повернувшись.
— Жена.
Бучуния нахмурился, словно рассердясь, но не мог сдержать довольной ухмылки.
— Пусть войдет.
Буфетчик исчез, и в комнату вошла Жужуна. Да, эта женщина в синем платье, вошедшая к ним, и впрямь была Жужуной. Чичико не верил своим глазам. Да, Жужуна! Самоуверенная, улыбающаяся и недовольная. Но откуда, когда? То есть…
— Здравствуйте!
— Чего ты тут потеряла, чего пришла? — спросил Бучуния.
— Шла домой, вот и зашла по пути, что здесь такого?
По-прежнему напористая, ничуть не стесняется, как и тогда, когда пробралась к нему на веранду, сославшись на бессонницу. Она всегда знала, чего хочет, и, по-видимому, не умела терпеть и ждать. Жужуна одарила Чичико такой улыбкой, словно родного брата встретила.
— Как жизнь, Чичико? Давно приехал?
Ни капли волнения. Полное спокойствие, сдержанность. А Чичико и слова не может выдавить. Все напряглось в нем, и сердце забилось. Даже улыбнуться по-человечески не сумел.
— Ничего, скоро неделя…
— Я домой не собираюсь, — сказал Бучуния, — Амбросиевич, познакомься, моя вторая половина.
Наполеон Амбросиевич словно протрезвел от голоса Бучунии, поднял голову и стал разглядывать Жужуну.
— Ты что, лучшей найти не смог, что ли? — совсем по-лошадиному заржал Наполеон Амбросиевич и протянул Жужуне руку. Жужуна растерялась, порозовела, но Амбросиевич бросился оправдываться. — Не обижайся, милая, я люблю пошутить… Я ведь человек маленький… из партизан… Кто бы этому недотепе преподнес женщину лучше тебя? — Амбросиевич кивнул на Бучунию и снова повернулся к Жужуне. — Ты что, безродная, дочка? Зачем ты связала свою жизнь с этим сумасбродом и пьянчужкой?
Бучуния так и таял от шуток Наполеона Амбросиевича, особенно когда его назвали пьяницей, просиял весь и залихватски заорал буфетчику:
— Вина!
— Бучуния, хватит с тебя, — строго сказала Жужуна, — весь день пропадаешь, не стыдно тебе? Мыслимо ли столько пить?
Жужуна изменилась, налилась, отяжелела. В лета вошла…
— Не твое дело!
