Они пили, разговаривали. Настроение Чичико не улучшалось, он словно исполнял тягчайший обряд. Он слушал других и молчал. Наполеон Амбросиевич сидел выпрямившись, как и подобало старому воину, и почему-то оправдывался.
— Что делать, господа, я — человек маленький, и не обременяет ли кого-нибудь мое присутствие? — декламируя, спрашивал он с непринужденной серьезностью.
— Что вы, что вы, Амбросиевич! — успокаивали его.
— Вы — молодые, ныне ваш черед заботиться о мире, — пронзительным басом взревел вдруг Наполеон Амбросиевич, выкатив глаза. Обведя всех орлиным взором, он тут же снова размяк и захихикал (шутил он или говорил всерьез?), — хе-хе-хе, еще стаканчик пропущу и… все! Не стану вас больше беспокоить!
— Какое там беспокойство! — прервал его Бучуния, подливая ему вина. Они выпили за родителей Чичико, затем за безвременно и в свое время ушедших родственников и соседей. Тосты провозглашал Бучуния.
— Помянем их, ребята, в чем провинились эти люди? — с беззаботным вызовом спросил он, словно кто-то осмелился обвинить усопших, и пристально оглядел всех. И тут Чичико понял, в чем он уступал Бучунии. Тот ни о чем не думал, ни к чему не присматривался, заботился лишь о развлечениях, и ничто, кроме собственного удовольствия, не интересовало его.
— Хороший тост, царство им небесное!
— Вечная память!
— Примечательнейший тост! — вставил Наполеон Амбросиевич. — Вы дельные ребята, по всему видно. И меня не обойдете воспоминанием, когда я покину эту юдоль… Ладно, отбросим сие. — Он взмахнул рукой, словно муху, отгоняя от себя некстати пришедшие мысли о смерти. — Memento mori[47], — выкрикнул он слова, слышанные, вероятно, еще в Италии, и залпом осушил стакан. — Прекрасное вино, в жизни не доводилось пить подобного!
Бучуния заржал.
— Небось в Италии вам не давали вина, Амбросиевич?!
— Куда годится итальянское вино? Нашей «изабелле» оно в подметки не станет.
— О, душа ты человек, Амбросиевич! — вздохнул Бучуния. Ответ старика почему-то растрогал его. Он обнял Амбросиевича. — Не будь я Бучуния Джгамадзе, если не устрою тебе пира с шарманкой, вот увидишь!
— Ой-ей-ей, ты — Джгамадзе? — удивился Наполеон, хотя ничего удивительного в фамилии Бучунии не было.
— А ты как думал! — приосанился Бучуния.
— Тогда откуда у тебя столько денег? — хихикнул старик.
— Трудовые, дядя! Разве переводятся деньги у каменщика в наше время? Видишь, весь мир строится? Каждый норовит двухэтажный дом отгрохать.
— Ну-ну, — согласился Амбросиевич, — а ты чего ждешь, почему себе не выстроишь?
— Я человек компанейский, что зарабатываю — все пропиваю, — гордо заявил Бучуния. Како засмеялся, засмеялся так, словно подтверждал: прав Бучуния, он парень что надо.
— Клянусь богом, Бучуния ни копейки домой не уносит. Что ни заработает, все на друзей тратит, — похвалил друга Како.
— Молодец, сынок! — одобрил Наполеон Амбросиевич, поднял голову и покосился на Бучунию. — Тебе что, заботиться не о ком, что ты так деньгами швыряешься?
— Хе-хе, — гордо ухмыльнулся Бучуния, — моя жена знает, каков я. Иначе бы она за меня не пошла. — Нотки горделивости прозвучали в его голосе.
— Жена, сынок, простит безденежье на первых порах, но потом… — хитро засмеялся Наполеон Амбросиевич и подмигнул всем. — Если же в чем другом недодашь…
— Не беспокойся, все додам, — оскалился Бучуния, но улыбка выдала его сомнения. Интересно, почему он засомневался?
Следующий тост подняли за Наполеона Амбросиевича, хвалили его, превозносили до небес. Вокруг слонялись люди. Наполеон Амбросиевич хихикал и наклонял голову, выражая признательность.
— Недостоин я, недостоин…
Но охмелевшие парни не скупились на слова. И Чичико захотелось сказать что-то теплое и значительное, но он никак не мог собрать разбегающиеся мысли. Зато он с такой силой чокнулся с Наполеоном Амбросиевичем, что того шатнуло и вино выплеснулось, но стакан тотчас же наполнили. Бучуния спросил:
— Сможешь выпить еще, Амбросиевич?
— Разумеется, почту за честь. Ради чего же я здесь?!
— Не знаю, что-то…
— Не извольте волноваться. Как говорится, все пропьем, но флот не опозорим! Наливай!
Пьянка продолжалась. И когда настал черед выпить за Чичико, пожеланиям не было конца. Все уже изрядно набрались, и Чичико, поддавшись хмелю, слушал сладкие пожелания, принимая за чистую монету каждое слово. Бучуния напомнил об их детской дружбе, и Чичико почувствовал, что Бучуния совсем не противен ему, он уже не помнил о своем разбитом носе, и если вначале заставлял себя пить, то сейчас был доволен и ни о чем не жалел.
