- Новое время не всем пошло.
- Хорошая была женщина! – сказала Кира с вызовом.
- Да я ничего и не говорю.
- С чего это ты о ней вспомнила?
- Не знаю. Вспомнила и все.
- Странно, - сказала Кира.
- Что же тут странного? Что я не могу кого-то вспомнить? Ну, я еще позвоню, - и Комякова повесила трубку.
«Нужно мне очень» – подумала Кира.
Сын Киры к этому времени уже заканчивал шестой класс, дела у мужа шли не то, чтобы так уж хорошо, - нормально. Но на канале телевидения, на котором она работала, происходили разного рода потрясения. Менялась жизнь вокруг, менялись начальники, а вместе с ними менялась политика, или, скорее, наоборот, менялась политика, а вместе с ней менялись начальники. Кого-то увольняли, кто-то уходил сам, громко хлопнув дверью, весь остальной мелкий телевизионный люд перевели на договор (Кира помнила, что это такое) и все висели на этой ниточке, под названием "договор", трепетали, что в любой момент эта ниточка порвется, а значит всеми силами и способами пытались ее укрепить – заискивали, интриговали, раскланивались, сгибаясь при этом настолько низко, что видны были только затылки… Вот среди этих «затылков» она и жила. Обстановка, конечно, понятная, если учесть, что у обладателей «затылков» были семьи и дети, но от этого не менее омерзительная. Все это было Кире настолько чуждо (она же была по-своему горда), что она обособилась, ушла в себя и только дома чувствовала себя человеком.
Возможно из-за всего этого она так увлеклась дачей.
Дача досталась мужу по наследству от отца и, чтобы рассчитаться со старшим братом, у которого дача была, но на наследство он тоже претендовал, они выложили последние сбережения и даже немного одолжили. Дача была старая, запущенная, с деревянным, хилым, двухэтажным домиком, с заросшим бурьяном стандартным участком, по которому торчали искривленные убогие яблоньки и выродившиеся кусты не плодоносящей черной смородины. С отцом, жинившимся вторично, муж не очень-то ладил, но когда отец вторично овдовел, все-таки навещал его и привозил продукты. Кира же на этой даче не была ни разу.
Первый раз она приехала туда осенью. День был холодный и ясный, на соседних дачах жгли траву, пахло свежестью и дымом. В домике было страшно запущено, повсюду валялись старая одежда и изношенная обувь, а в закопченном кухонном сервантике громоздились пожелтевшие тарелки с такой застарелой въевшейся грязью, что отмыть их было уже невозможно. Но мысль, что все это уже принадлежит ей, придавала ее чувствам совсем другой оттенок. Кира вышла на крыльцо и опять вдохнула сырой, свежий воздух осени и запах близкой, не упакованной в асфальт земли. И ей вдруг стало так хорошо на этом крошечном пространстве, как не было уже давно. Словно и ветер, и запахи, и небо над головой, и птицы, пролетавшие мимо, в этом особом месте были ее и только ее.
Короче, подсела она на эту дачу… Каждую субботу, каждую свободную минуту рвалась только туда. Тем более, от города она была недалеко. Она вымыла и выскребла домик, безжалостно вывезла на маленькой тележке хлам чужой, прожитой жизни – все это тряпье, склянки из-под лекарств, старый радиоприемник, треснувшие елочные игрушки… Сама оклеила стены недорогими обоями, повесила на окнах новые, кокетливые занавески, нашила из лоскутков одеял, покрывал, навязала половичков и, после мучительной борьбы с лопатой и неподатливой, запущенной землей даже как-то привела в порядок участок. Весной она заставила рассадой все подоконники и накупила книг из серии «Ваш огород». Все мысли ее теперь были заполнены дачей, что прибить, что доделать, что достроить, приятным таким мечтам, сладким, почти как в детстве. И вот как-то утром, когда она собиралась на дачу и одновременно предавалась мечтам, опять позвонила Комякова.
- Привет, - сказала Комякова.
- Привет, - сказала Кира.
- Надо жить, а следовательно надо есть, - сказала Комякова.
- Да неужели? – сказала Кира.
- У всех этих мерзавцев, с которыми я работала, деньги были на первом месте, - сказала Комякова, великодушно не обращая внимания на Кирин прикол.
У тебя-то они тоже были, – подумала Кира.
