— Да так… Сепараторы думаю ехать по деревням чинить. Делать-то нечего.
— Сережа, испей-ка молочка! — предложила молочница. Подмигнув, она налила ему полную кружку и тихонько сказала: — Пей, только, смотри, не белей.
Слова знакомой молочницы обрадовали Коврова.
— Я от белого еще больше краснею… Как дела в слободке?
Молочницу Ковров знал еще до войны.
Он был у нее на свадьбе в первые дни революции, когда появился ее жених, Степка Дидов, с грудью, усеянной крестами и медалями. Дидов закатил тогда, на удивление всему городу, громкую свадьбу, как говорят, «задал пир на весь мир».
— Сережа, ты бы к нам зашел сепаратор посмотреть, — говорила молочница, смутно догадываясь о чем-то. — «Может быть, — думала она, — он сейчас находится в таком же положении, что и мой Степа: скрывается от белогвардейских ищеек».
— Отчего же, можно. Ты все там же живешь?
— Нет, я теперь в Старом Карантине.
Ковров насторожился, помолчал, потом спросил:
— Как же это произошло?
— Таманскую армию разбили, — ответила она вполголоса, — и он, пораненный, перебрался сюда через море, чуть в бурю не погиб. Но дома его нет, и не говорит, где скитается… По вечерам мы тайком встречаемся. И то в разных местах… Знаешь, теперь шпик на шпике…
— Вот оно как, — задумчиво сказал Ковров. — Ты скажи ему, что видела меня и что мне надо бы повидаться с ним.
Ковров сунул ей небольшую пачку листовок.
— Раздай в деревне. Пусть Дидов прочтет да подумает хорошенько.
— Хорошо, хорошо. — И, отступая назад, она шепнула: — Уходи, кажется, шпик ползет.
Ковров замешался в толпе. Он остановился как раз там, где продавали скот, начал для виду ощупывать бока и шею коровы, как делают это крестьяне при покупке.
— Давно тельная? — спросил он.
Баба, закрывая лицо рукавом, прыснула:
— Та цэ ж бык!
— Фу, черт возьми! — спохватился Ковров. — А рога как у коровы. Да говорят, бабуся, что теперь и быки телятся, — смеялся он.
— Ратуй мэнэ, боже! — крутила баба головой. — Хроська, дывысь, який чудный чоловик…
— На, бей, пока зуд есть. Последний раз подхожу, жалковать будешь, — проговорил черный, с большим, синеватым, как луковица, носом, мясник, протянув бабе руку. — Говори: «С богом!» — и баста!
— Нет, так дешево не продам. Дывысь, який бык, — роги не достанешь, — сказала семипудовая Христя и поскребла жесткой рукой свои седые волосы. — Эх, не продала б, друже, та попутала нечиста сила: осла из Советов получила, добра б ему не було, обчество дало, когда разбивали пана. «На, бабка, — говорят, — ты бедная и весом тяжела, на базар ездить будешь». А он, проклятый, скочурился. Сдох. Осел той… Чума б его взяла на том свити, рыжего! А теперь вот хоть роди этого осла. Пришел помещик, требуе — и край! А не поставишь — в тюрьму запруть!
— Вот отдавай, бабка, и, пока не поздно, купишь осла, — смеялся жирный мясник. — Скорей, та горилку будем пить.
— Эх, горилка, горилка! Мы слезы привыкли пить… Така наша доля, — горестно вздохнула старуха.
Ковров заметил человека в черном пальто с поднятым воротником. Человек смотрел с любопытством па Коврова. Тот, как бы не замечая его, глядел на бабу и мясника с ухмылкой.
— Ну, бей, говорю! — кричал мясник, подставляя полную ладонь.
— Отдай, отдай, — поддерживал для виду Ковров.
Наконец баба решилась и положила на руку полу своего ватного пальто, а в полу зажала веревку, к которой был привязан бык.
— Бей, бери с богом, только я никаких денег не признаю, окромя украинских, — и она передала мяснику веревку.
Мясник, приняв веревку, передал своему помощнику быка и отсчитал триста пятьдесят карбованцев.
Баба завернула их в платочек и связала узлом.
Подскочил продавец воздушных шаров.
— Гей, гей, поворачивай сюда с шарами! — весело закричала баба Христя.
Продавец артистически подвел к ее лицу шары.
— Вам какой: зеленый, красный, синий?
— Давай пару синих да двойку зеленых, оно лучше якось, — сказала баба. — Внукам, внукам шары надо в подарок, быка кормили, чистили его… бидолажки.
Она заплатила продавцу мелочью, а шары привязала к узелку с бумажными деньгами.
Ковров шагнул за мясником, вслед за ним шагнул и подозрительный человек.
