Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - страница 91

. Основываясь на замечательных наблюдениях Л. И. Вольперт, можно утверждать, что интерес к «Опасным связям» приобрел особенную остроту в тот период пушкинской жизни, который непосредственно предшествовал написанию «Каменного гостя».

Роман де Лакло продолжает традицию литературного либертинажа, введенную образом мольеровского Дон Жуана. Отметим, прежде всего, что из мольеровской драмы в «Опасные связи» переходит дидактическая составляющая. Немотивированный, казалось бы, финал романа, в котором Вальмон гибнет на дуэли, а его наперсница по пороку, маркиза, теряет свою красоту и богатство, роднит это произведение с «deus ex machina» финала мольеровской драмы[519]. Но Лакло, во многом наследуя Мольеру, строит характер своего «либертена» совершенно иначе, чем предшественник: рационализм и лицемерие героя пьесы уступают место сочетанию сентиментальности и искренности с жесткостью. Эсхатологический финал, который у Мольера казался несколько искусственным, представлялся естественным в романе Лакло. Общий для героев Пушкина и Лакло кощунственный характер поведения переходит границы антиклерикальной сатиры и гедонизма у Мольера и становится формой богоборчества, характерной для революционной эпохи — эпохи, идеологически связующей Пушкина и Лакло. В отличие от рационально и холодно мыслящего мольеровского Дон Жуана Вальмон, как и пушкинский ДГ, сентиментален. К героям Пушкина и Лакло можно отнести слова Мишеля Фуко, так определившего особенности либертинажа конца XVIII века по сравнению с предшествующей, мольеровской эпохой: «Либертинаж в XVIII в. — это такое применение разума, когда он отчуждается в неразумии сердца»[520].

Связь пушкинской «маленькой трагедии» с романом Лакло придает определенную историческую глубину пушкинскому замыслу, указывая на то, что он корнями своими ведет к эпохе, непосредственно предшествующей Великой французской революции. Об этом же свидетельствует и то, что непосредственно перед написанием «Каменного гостя» Пушкин создает произведение, в котором описание Франции накануне революции неожиданно соединяется с описанием Испании, — стихотворное послание «К Вельможе» (1830):

Картина Испании в послании «Вельможе» дана полнее и насыщеннее, чем в «Каменном госте». Послание включает упоминание о Бомарше, роднящее это стихотворение с другой «маленькой трагедией» — «Моцарт и Сальери»[521]. Мир Фигаро оказывается тесно связан с миром Дона Жуана, а Испания, не в меньшей степени, чем Франция, оказывается для Пушкина важной частью мира, каким он был при «Ancien Régime». Из этой именно эпохи пришло сочетание сентиментальности и искренности с жестокостью и склонностью к кощунству, характерное для Вальмона и Дона Гуана и бывшее, как полагал Пушкин, важнейшей чертой деятелей революционной эпохи. Так, Максимилиан Робеспьер был назван им «сентиментальным тигром» (XII, 34). Вольно или невольно Ахматова следовала оксюморонности этой формулы, давая свое определение ДГ — «смесь холодной жестокости с детской беспечностью»[522].

Сочетание сентиментальности («простодушия») и беспощадности Пушкин считал отличительными особенностями и других великих революционеров, Петра и Наполеона[523]. Жесток и сентиментален у него и Пугачев — герой «Капитанской дочки».

Как известно, Пушкин не опубликовал и даже не сделал попыток опубликовать «Каменного гостя». Самая вероятная причина этого, на наш взгляд, — это ожидавшиеся им цензурные затруднения. В 1826 году в «Графе Нулине» цензура не пропустила гораздо более невинные строки, чем те, которые встречаются в «Каменном госте». В начале тридцатых годов значимым с точки зрения цензуры фоном всех возможных публикаций продолжало оставаться «дело» о «Гавриилиаде», закрытое незадолго до написания «маленькой трагедии» лишь в результате прямого вмешательства императора