. В таких обстоятельствах «Каменного гостя», с его либертинажным подтекстом, привнесенным в донжуановскую легенду, нельзя было не только публиковать, но даже предъявлять в цензуру, поскольку формально цензором Пушкина являлся император. В 1831 году у Пушкина были веские основания опасаться возможности «автобиографического» прочтения «Каменного гостя». Именно такое прочтение послания «Вельможе» (1830) стало причиной того, что критика обвинила поэта в сервилизме, развернув этот упрек в целую кампанию. Одним из обвинений, адресованных Пушкину в ходе этой кампании в «знаменитом» пасквиле Ф. В. Булгарина «Утро в приемной знатного барина», был упрек в «безверии»
[525].
Болдинской осенью 1830 года, почти одновременно с «Каменным гостем», Пушкин сделал обрывочную запись, отражающую горький опыт его взаимоотношений с читающей публикой: «Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотв‹орца› — есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. — Публика смотрит на него как на свою собственность, считает себя вправе требовать от него отчета в малейшем шаге» («Отрывок», датируемый 26 сентября: VIII, 409). И все же, как бы ни хотелось Пушкину соблюсти дистанцию между самим собой и своими героями, автобиографический подтекст ощутим во всех его произведениях. И конечно, соображения А. А. Ахматовой об автобиографической основе «Каменного гостя» сохраняют полную основательность: «маленькая трагедия» отражает размышления поэта о собственной судьбе накануне женитьбы. Однако представляется, что при этом «Каменный гость» подразумевал и другое, значительно более опасное для Пушкина, биографическое прочтение: возможное соотнесение конфессионального либертинажа Дона Гуана с религиозным вольномыслием самого Пушкина.
Между тем творческая зависимость пушкинской «маленькой трагедии» от романа де Лакло указывает на то, что «Каменный гость» рожден не только пушкинской автобиографией, но и культурной традицией. Эта традиция — французского литературного «дореволюционного» либертинажа была жива в пушкинские времена в России едва ли не больше, чем во Франции, где роман Лакло находился под запретом с 1823 года. По «странному сближенью» издание «Опасных связей» было вновь разрешено именно в 1830 году[526], после Июльской революции и одновременно с написанием «Каменного гостя».
Автобиографизм и статья Пушкина «Александр Радищев»
Не многие произведения Пушкина вызвали столько споров и противоречивых оценок, сколько статья «Александр Радищев» (1836)[527].
Недоумение широкого читателя вызвало то обстоятельство, что Пушкин, казалось бы всегда тепло относившийся к Радищеву[528], в итоговой статье поместил несколько крайне резких отзывов о «первом революционере».
То, что статья предназначалась в журнал «Современник», дало пищу для более или менее остроумных гипотез о том, как Пушкин, по выражению Герцена, «перехитрил» цензуру. Наиболее полно эта точка зрения представлена в работе В. Е. Якушкина «Пушкин и Радищев»[529]. Главная цель статьи Пушкина, считает автор, — привлечь внимание читающей публики к имени Радищева, остальное же нужно только для того, чтобы обмануть бдительность цензуры.
Такой взгляд оказался очень живучим; следуя ему, различные авторы стремятся нейтрализовать отношение Пушкина к Радищеву. При этом игнорируется прежде всего резкость пушкинских оценок:
Он ‹Радищев› есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему; слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве (XII, 36).
Необычайно резкий тон оценок — не единственная проблема, которую статья «Александр Радищев» ставит перед исследователями. Не меньшее удивление вызывает большое количество приведенных в ней фактов, не подтверждаемых известной нам биографией Радищева. Первым обратил на это внимание сын писателя П. А. Радищев[530]. Действительно, утверждение Пушкина о том, что Радищев служил в собственной канцелярии Екатерины II, сведения о взаимоотношениях писателя с императорами Павлом I и Александром I и еще целый ряд положений противоречат даже тем источникам, которые Пушкин вполне мог иметь под рукой, — например, биографии Радищева, написанной его сыном Н. А. Радищевым и хранящейся в библиотеке П. А. Вяземского.
