Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - страница 39
Поэма Парни включает в себя и описание таинства евхаристии в пародийном ключе:
Отличительная особенность евхаристии, по Парни, как и у Пушкина, — плохое вино.
В «Войне богов» есть и явно выраженный политический аспект, и к этому произведению может восходить образ «народов» из послания Давыдову, любящих тишину и ярмо больше, чем свободу:
Актуальность поэмы Парни для Пушкина весной 1821 года очевидна. При этом, вопреки отмеченному сходству, идеологически позиции Пушкина и Парни не тождественны, и отношение Пушкина к Всевышнему значительно более личное, чем дистанцированный от Творца деизм Парни.
Об этом, как нам представляется, свидетельствуют случаи «скандального» поведения Пушкина в Страстную неделю 1821 года. Так, И. П. Липранди вспоминал:
Попугая в стоявшей клетке на балконе ‹Инзова› Пушкин выучил одному бранному молдаванскому слову. ‹…› В день Пасхи 1821 года преосвященный Димитрий (Сулима) был у генерала ‹…› Димитрий подошел к клетке и что-то произнес попугаю, а тот встретил его помянутым словом, повторяя его и хохоча. Когда Инзов проводил преосвященного, то ‹…› с свойственной ему улыбкой и обыкновенным тихим голосом своим сказал Пушкину «Какой ты шалун! преосвященный догадался, что это твой урок». Тем все и кончилось[239].
А вот свидетельство о поведении Пушкина в церкви:
Митрополит часто приезжал с Инзовым на богослужение. Инзов стоит впереди, возле клироса, а Пушкин сзади, чтобы Инзов не видел его. А он станет, бывало, на колени, бьет поклоны, — а между тем делает гримасы знакомым дамам, улыбается или машет пальцем возле носа, как будто за что-нибудь журит и предостерегает[240].
К Страстной неделе 1821 года относится и такой эпизод:
Раз, в страстную пятницу, входит дядя (арх. Ириней) в комнату Пушкина, а он сидит и что-то читает. — Чем это вы занимаетесь? — Читаю, говорит, историю одной статуи. Дядя посмотрел на книгу, а это было евангелие… Как вы смеете это говорить? Вы безбожник. Я на вас сейчас бумагу подам[241].
Случаи, которые мы привели выше, конечно, не свидетельствуют о том, что весной 1821 года конфессиональное сознание Пушкина находилось за пределами веры или тяготело к спокойному и отстраненному отношению к Творцу, характерному для деизма. Отношение Пушкина к Всевышнему — это личная обида, определенная тем, что Творец оставил его, тем более страстная, что поэт претендует на личные взаимоотношения с Творцом. Поэтому выражение неверия в милосердие Божие, выраженное в послании Давыдову, не столько кощунство, сколько богоборчество, сродни поведению ребенка, стремящегося привлечь внимание взрослого плохим поведением.
Послание Давыдову необходимо воспринимать и комментировать в контексте пушкинского публичного поведения весны 1821 года; отмеченная выше особенность стихотворения — сочетание религиозного и политического вольномыслия — сильнее и прежде всего проявилась именно в поведении.
В марте — мае 1821 года Пушкин посылает в Петербург Карамзину свое стихотворение «Кинжал». Историк был гарантом договоренности, в соответствии с которой император обязывался вернуть поэта в Петербург в течение года, а поэт обещал не писать ничего против правительства не менее двух лет. И вот, на исходе года, когда уже становилось ясным, что император не выполнил своего обещания, поэт совершает поступок, который символизирует то, что и он считает себя свободным от своего обязательства. В 1825 году, добиваясь прекращения Михайловской ссылки, Пушкин писал Жуковскому:
Я обещал Н‹иколаю› М‹ихайловичу› ‹Карамзину› два года ничего не писать противу правительства и не писал. Кинжал не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно (XIII, 167).
