Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - страница 116
Императору Николаю Цензурный устав не нравился. По этому поводу Вяземский писал Жуковскому и А. И. Тургеневу 29 сентября 1826 года:
Что за новый устав цензурный! ‹…› В уставе сказано, что история не должна заключать в себе умствований историка, а быть голым рассказом событий. Рассказывают, что государь, читая устав в рукописи, сделал под этою статьею вопрос: «в силу этого должно ли было бы пропустить историю Карамзина? Отвечайте просто да или нет». Они отвечали: нет! Государь приписал тут: вздор! но, между прочим, вздор этот остался и быть по сему[665].
Слух о том, что на прямой вопрос императора, пропустила бы цензура «Историю» Карамзина, Шишков ответил, что не пропустила бы, подтверждается запиской Шишкова императору, где автор устава писал:
Что касается до истории Карамзина, то нет сомнения, что цензура ни в каком случае не могла бы сама собою позволить печатание оной, и для того-то история сия и издана не по ее разрешению, а по высочайшему повелению блаженной памяти государя императора[666].
Принятие цензурного устава явилось историческим фоном знаменитого разговора, состоявшегося между Пушкиным и императором 8 сентября 1826 года, когда император предложил Пушкину быть его цензором. Смысл этого предложения ясен: император Николай выводил произведения Пушкина из-под действия устава, воспроизводя ситуацию, когда император Александр сделал неподцензурной «Историю» Карамзина. Представляется весьма вероятным, что именно Карамзин дал Николаю совет возвратить Пушкина из ссылки.
«Чугунный» устав действовал недолго, уже к концу 1827 года, благодаря усилиям Уварова и Дашкова, он был отменен и заменен значительно более либеральным. Между тем император продолжал оставаться цензором Пушкина, и, хотя иногда при этом он прибегал к помощи анонимных литературных консультантов, большую часть пушкинских произведений читал сам, и скупые отзывы монарха, которые Пушкин получал через Бенкендорфа, и в самом деле отражали литературные вкусы молодого императора[667]. Николая очевидно беспокоила и социальная репутация поэта. Так, для того чтобы отвести от Пушкина упреки в лести, он не допустил публикацию стихотворения «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю / Хвалу свободную слагаю…»). Можно сказать, что Николай был внимательным и в целом благожелательным цензором Пушкина. Запреты на его произведения были редки, но, конечно, метки — если иметь в виду фактический запрет, который был наложен на публикацию «Бориса Годунова». Стихотворение «Стансы» замечаний императора не вызвало. Соотнесение первых дней нового царствования с историей воцарения Петра было общепринятым.
Остается неизвестным, касался ли Карамзин, непримиримый критик петровского царствования, в своих разговорах с молодым императором темных сторон правления Петра и вредных, по мнению историка, для России последствий этого правления. У нас нет сведений и о том, повлияли ли революционные бури, прошедшие по Европе в 1830 году (и приведшие Николая к убеждению, что Россия, чтобы избежать революции, должна перестать быть частью Европы), к тому, что молодой император пересмотрел свои взгляды на петровское идейное наследие. Между тем Пушкин в 1830 году был склонен воспринимать некоторые действия молодого царя, направленные на ограничение крепостного права, как антипетровские. Так, именно по поводу указа, запрещающего продавать крестьян без земли, поставленного на обсуждение Сперанским в 1830 году, Пушкин писал Вяземскому, что это «контрреволюция революции Петра»[668].
Польское восстание было не единственным событием 1830 года, заставившим власть пересмотреть свои позиции по отношению к тому, нужно или нет активно утверждать в России новую внесословную, то есть общенациональную идеологию. Холерные бунты, потрясшие Москву, Чугуево и Севастополь, показали, что социальное напряжение существовало не только между дворянством и самодержавием, но и между самодержавием и низшими сословиями. Нужна была общенациональная идеология, которая связала бы сословия лучше, чем высочайшее «На колени!». И эта идеология появилась ровно тогда, когда император понял, что единство нации невозможно утвердить только охранительными мерами.
