Хрупкий союз был нарушен именно тогда, когда Пушкин решил, что ему позволено то, что было позволено Карамзину, а именно оказывать влияние на императора, а не быть «полезным» орудием последнего. Конфликт произошел, когда Пушкин попытался дать новую оценку важнейшего в политической мифологии империи лица — Петра Великого. Выражением этого нового для официальной литературы взгляда на основателя Петербурга стала поэма «Медный всадник», не пропущенная в печать царственным цензором. Важно отметить, что император Николай, поняв и не приняв инновации Пушкина в осмыслении образа Петра, справедливо почувствовал здесь профетические претензии автора. Чтобы в дальнейшем пресечь их, император сделал поэта камер-юнкером. Этот жест имел своим фоном реакцию императора Александра на представление ему «Записки о Древней и Новой России», за которую Карамзин получил анненскую ленту[596]. Можно определенно утверждать, что, поступая совершенно иначе по отношению к Пушкину, император Николай не просто отказывал Пушкину в одобрении, но и сводил на нет усилия поэта стать «вторым Карамзиным».
Одновременно император сложил с себя обязанности цензора и первого читателя Пушкина и «разрешил» произведениям поэта проходить обычную цензуру. Таким образом, прямой диалог между Пушкиным и императором стал невозможен.
События 1834–1835 годов, включавшие в себя жандармскую перлюстрацию писем Пушкина к жене и просьбу об отставке, едва не подвели черту под личными отношениями поэта с императором, в котором Пушкин видел с тех пор «больше прапорщика, чем Петра Великого» (XII, 330). Однако полного разрыва все-таки не произошло. И царь продолжал поддерживать поэта тогда, когда считал, что тот действует в интересах власти, как это имело место при публикации «Истории пугачевского бунта»[597].
После «камер-юнкерства» в жизни Пушкина начинается новая эпоха, когда он пытается вести жизнь частного человека, а не пророка и певца у трона. Практически это подразумевало необходимость зарабатывать на жизнь литературным трудом, чему мешали цензурные трудности, опосредованные недоброжелательным отношением к нему министра просвещения Уварова. Сложности в этих отношениях, вполне приязненных до публикации «Истории Пугачева», начались именно тогда, когда Уваров стал видеть в Пушкине конкурента на идеологическом поле и во влиянии на императора. Вмешательство последнего в цензурное прохождение «Истории Пугачева» Уваров оценил как покушение на собственные права и, не имея возможности спорить с императором, мстил Пушкину[598].
В январе 1836 года Пушкин получает разрешение издавать ежеквартальник «Современник», который, как надеется поэт, откроет ему путь к финансовой независимости и станет местом публикации писателей его круга. Между тем незадолго до этого Пушкин поместил в журнале «Московский наблюдатель» стихотворение «На выздоровление Лукулла», которое представляло собой злую сатиру на Уварова. Разгоревшийся скандал привел Пушкина к необходимости объясняться с Бенкендорфом, который выразил ему неудовольствие императора. Все висело на волоске. И в этот момент Жуковский сообщил Пушкину и узкому кругу друзей о том, что «Записка о Древней и Новой России» Карамзина появилась из небытия[599].
Обстоятельства, при которых она нашлась, до сих пор не ясны, но произошло это очень вовремя, и у Пушкина сразу возникла идея обнародовать ее в новом журнале, хотя Жуковский и Вяземский, знакомые с содержанием «Записки», считали, что вероятность такой публикации весьма невысока[600]. Тем не менее они сделали всё для ее осуществления. Для этого прежде всего они получили разрешение на публикацию от вдовы историка, Е. А. Карамзиной, послав ей рукопись на прочтение. Именно из ее рук в марте 1836 года сокровенный труд Карамзина попадает к Пушкину.
Представляется, что Пушкин решил с помощью этого документа дать обществу пример доверительных отношений, которые могут существовать между писателем и властью. Для этого, не вполне надеясь даже на частичную публикацию «Записки», поэт торопится обнародовать историю ее представления. С этой целью в свою статью «Российская академия», написанную на основе официального протокола заседания Российской академии от 18 января 1836 года
