Я положил трубку, будучи убежденным, что через секунду Иванчев мне позвонит и назначит встречу на завтра. Но минуты шли, а телефон молчал… "Может, он не знает, откуда я позвонил", — мелькнуло в голове, но я тут же разозлился на себя: "Пусть катится ко всем чертям!"
Улегшись на кушетку, я раскрыл томик Воннегута. И вдруг мне страшно захотелось выпить. Я встал с кушетки, подошел к бару и налил себе в стакан "Баллантайна". Может быть, после водки и прекрасного "розе" мне не следовало пить виски, но уже с первым глотком я ощутил, как приятное тепло разлилось по жилам, нервы расслабились… Итак, конец напряжению, неизвестности, угрызениям совести. "Следствие закончено, забудьте о нем!" — так назывался итальянский фильм, посвященный мафии… Что ж, для финала не так уж плохо. Пусть попробуют справиться с трудной темой, Рашков еще поломает голову над тем, как выбраться из джунглей того сырого сценария! Ничто с этими людьми меня уже не связывало, наоборот, теперь я мог их клеймить, разоблачать, выводить на чистую воду! Но, в сущности, даже этого мне не хотелось, просто я испытывал огромное желание вырвать эту историю из сердца, забыть о ней, будто ее никогда и не было!..
Вторая часть произведения американского романиста становилась интересной, и постепенно остроумная фабула полностью захватила меня. Иногда я доливал стакан, испытывая при этом приятную невесомость. Вскоре строчки перед глазами стали сливаться, но я упорно продолжал переворачивать страницу за страницей, отпивая из стакана с толстым дном. Вскоре в бутылке осталось совсем немного золотистой жидкости…
Наутро я не мог сообразить, когда я заснул и почему спал одетым на кушетке, а не в кровати. Проснулся я от ощущения нехватки воздуха. Я лежал на спине поверх скомканного одеяла. Лампа светила, отбрасывая на потолок круг неправильной формы. Я почувствовал, что если сию же минуту не встану, то непременно задохнусь. Постарался повернуться на бок и от этого чуть не потерял сознание. Сердце неистово билось в груди. Я задыхался, холодный пот выступил на лбу. Мне казалось, что я лечу в какую-то бездну, не было сил пошевельнуть ни рукой, ни ногой… Сделав над собой усилие, я пощупал пульс. Удары были неравномерными и слабыми. Попытался было приподняться на локте, но перед глазами все поплыло, и я вновь опустился на спину… Что же делать? Нужно было вызвать врача, но как? Я не мог даже встать, не то что подойти к телефону. Такого со мной еще никогда не было. Вообще, надо сказать, что, кроме бронхита, я ничем никогда не болел, был здоровым, как буйвол. Но именно такие буйволы падают внезапно, как подкошенные. Те же, кто постоянно держится за сердце, живут долго…
"Наверно, это инфаркт!" — похолодел я от страха. От этой мысли я снова чуть не потерял сознание. Какая жалкая, нелепая история! Меня никто не услышит, даже если я закричу; даже если соберу силы и поползу в переднюю на четвереньках, наверняка, кончусь еще где-то посреди комнаты, так и не добравшись до телефона… "К старости человек должен жениться, сынок! Чтобы было кому его поддерживать, когда ноги его перестанут слушаться…" "Мама, почему ты не со мной? Кто лучше тебя может мне помочь?" Мысль о матери острой болью пронзила меня, я почувствовал, что из глаз полились слезы и я погрузился во мрак…
Когда я очнулся, то почувствовал, что не только лоб, но все тело заливает холодный пот. Конечности были ледяными. "Ну вот, кровь не поступает! — сообразил я устало. — Сердце отчаянно старается разогнать ее по всем жилам, но ему нелегко, бедняжке. Вон, как стучит, а все без толку!" Медлить было нельзя — сердце в любую минуту могло замереть… И завтра найдут меня здесь, а может, и на полу, где я буду лежать в скорченной, ужасной позе. Хорошо, что сегодня пятница, после обеда должна прийти женщина убирать квартиру.
У меня снова потемнело перед глазами. Наверно, я опять потерял сознание, потому что, когда очнулся, не помнил, сколько времени я так лежу. Я старался не шевелиться, чтобы не вызвать осложнения состояния. Некоторые называли эти ночные инциденты "первым звонком" или "первой повесткой". А если второй не будет? Тогда должны будут издать несколько некрологов — от Союза писателей, от дирекции театров и, может быть, от Союза кинематографистов — ведь не могут же они не чувствовать себя виновными в происшедшем. Затем — церемония в Доме покойника, где недавно лежал и Перфанов… Какое странное совпадение! На протяжении всего трех недель две смерти! Я представил себя лежащим в гробу, усыпанным цветами. Где-то у изголовья стоял мужчина с гладким розовым лицом, а откуда-то сверху доносились скорбно-торжественные песнопения мужского хора. Опечаленные друзья и знакомые по очереди подходили к матери, выражали ей свое соболезнование, целовали руку и становились в почетном карауле у гроба. Я знал, что теперь должна наступить тишина и у изголовья должен встать поэт Велизар Гелинов, общепризнанный кладбищенский оратор, который когда-то дал торжественную клятву произнести надгробное слово девяноста процентам своих коллег. Интересно, что он станет говорить обо мне?
