Сначала я решил идти домой пешком, но, выйдя из клуба, увидел вдали зеленый огонек и поднял руку. Спустя десять минут я вошел в квартиру и тут вспомнил, что забыл сделать нечто очень важное. Было одиннадцать часов — самое время прервать первый сон человека с нечистой совестью или по крайней мере обладающего ничтожными качествами начальника. Я без колебаний набрал номер. Послышался гудок, потом встревоженный женский голос произнес: "Я вас слушаю".
— Позовите, пожалуйста, к телефону товарища Иванчева! — приказал я тоном, не допускающим возражений.
— Но… видите ли, он уже лег. Кто его спрашивает?
— Очень срочное дело. Прошу вас разбудить его!
— Слушаю, — послышался спустя некоторое время хрипловатый голос, и я злорадно себе представил, как сонно моргает заместитель директора кинематографии, привычным движением приглаживая взъерошенные волосы.
— Мы должны были встретиться в клубе, если мне не изменяет память! — сказал я в трубку.
— Виноват! — заторопился он с ответом. — Понимаешь, замотался, а потом так разболелась голова, что сил не было. Пришел домой и завалился спать.
— Да… тяжела ты, шапка Мономаха! В общем, мне все известно. Хочу только тебе сказать, что эта история обрушится на твою голову. Если в свое время тебе удалось обвести вокруг пальца бай Миладина, то уже с двумя обманутыми писателями тебе будет справиться потруднее. Так что пеняй на себя.
Я чувствовал, что поступаю подло и коварно по отношению к человеку, который всегда выказывал мне лишь уважение и относился по-дружески. Но я уже не мог остановиться и рисовал Иванчеву все более мрачные картины. Наконец, когда я кончил, в трубке послышался смущенный голос:
— Не знаю, кто все это тебе наговорил, но, во-первых, еще ничего не решено окончательно, а во-вторых, "обманутые" — это не совсем точное слово. Я тебе уже не раз объяснял, как обстоят дела с бай Миладином, что же касается тебя, то ты получишь свой гонорар за двухсерийный сценарий в любом случае. Так что я не вижу, кто тут обманут и потерпел убыток.
— Это потому, что ты привык все мерить денежным аршином! — ответил я, немного помолчав, потому что должен был перевести дух после услышанного и с горечью убедиться, что Даво был прав, вопреки заверениям Иванчева. — Может, ваших внутренних авторов и удовлетворяют такие подаяния, но существует и иной тип творцов, которым…
— Я ведь уже тебе сказал, что вопрос еще не решен окончательно! — прервал он меня, но в голосе его сквозила неуверенность.
— Зачем ты хитришь? Ты ведь очень хорошо знаешь, что все решено окончательно и бесповоротно и что решаешь не ты, а Рашков, всемогущий Рашков. И уж коль он не хочет ставить фильм по моему сценарию, то нет такой земной силы, которая могла бы его заставить сделать это.
Иванчев молчал, и я продолжил:
— Но это я смог бы тебе простить. В конце концов кинорежиссер, особенно такой, как этот, может диктовать, держа множество людей в напряжении. Знаешь, чего я тебе никогда не прощу?
— Чего же? — голос его стал недружелюбным.
— Заранее рассчитанной комбинации!
— Да уверяю тебя, что нет тут никакой комбинации, никакого расчета! — немного подумав, ответил Иванчев. — Просто не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ах, ты не понимаешь! А тебе известно, уважаемый заместитель директора кинематографии, что, пока я нежился в творческой базе в Смоляне, Рашков здесь усиленно работал с моим молодым надежным соавтором?
Иванчев закашлялся, как мне показалось, смущенно.
— Я об этом узнал, когда вернулся из Будапешта.
— Вот как, когда вернулся из Будапешта? А раньше ты об этом не знал? Скажи, положа руку на сердце. Впрочем, меня это уже не интересует. Я позвонил тебе, чтобы сказать, что, когда ты используешь кого-то в качестве трамплина, элементарная этика требует, чтобы ты считался с этим человеком хотя бы до окончания игры. А теперь можешь продолжить свой сон, спокойной ночи!
