— Дилэни полоумный! Дилэни полоумный!
Я понял: в школе надо быть поосмотрительней, иначе я рискую потерять уважение невидимок.
Я держал себя в шорах почти весь год. Но однажды случилось нечто ужасное. Я входил в школу со двора и в раздевалке возле нашего класса наткнулся на Гормана — он что-то брал из пальто на вешалке. Гормана я про себя величал «паршивой овцой» нашей школы. Я его недолюбливал и побаивался, этого дубоватого и смазливого вредину с гнусной ухмылкой на лице. Внимания на него я не обратил, потому что на несколько секунд отключился и уплыл в мир моей мечты — мир, где отцы дарят сыновьям, как минимум, пять фунтов, а за честь школы всегда вступается тихий, неприметный с виду паренек вроде меня, — в рассказах его называли «темной лошадкой».
— Кого ты тут высматриваешь? — грозно зашипел на меня Горман.
— Никого я не высматриваю, — возмутился я, вздрогнув от неожиданности.
— Я просто взял карандаш из своего пальто, — добавил он и сжал кулаки.
— А мне-то что? — удивился я. Тоже, нашел из-за чего бучу поднимать.
— Вот то-то же, что ничего! — рявкнул он. — И не суй нос не в свое дело!
— Сам не суй! — парировал я — не позволю разговаривать со мной в таком тоне. — Я к тебе лез, что ли?
На том, посчитал я тогда, дело и кончилось.
Но после перемены Убийца вошел в класс с поразительно серьезной миной и, поигрывая в руках карандашом, остановился перед нами.
— Встаньте все, кто утром выходил из класса! — приказал он. Потом чуть набычился и взглянул на нас из-под бровей. — Все, я сказал!
Поднялось несколько человек, в том числе и мы с Горманом. Что еще выдумал Убийца?
— Ты брал что-нибудь из пальто на вешалке? — Ои положил тяжелую волосатую лапу на плечо Гормана и угрожающе заглянул ему в глаза.
— Я, сэр? — невинно воскликнул Горман. — Нет, сэр.
— А видел, как кто-нибудь брал?
— Нет, сэр.
— Ты? — повернулся он к другому мальчишке, и мысли мои в панике заметались: я понял, почему Горман соврал! Но мне-то, мне как быть?
— Ты? — Большое красное лицо, голубые глаза оказались от меня в нескольких сантиметрах. В нос ударил запах туалетного мыла. Я окончательно растерялся и сказал совсем не то, что хотел.
— Я ничего не брал, сэр, — еле слышно произнес я.
— А видел, как кто-нибудь брал?.. — Он поднял брови, ясно показывая, что мое замешательство от него не укрылось. — У тебя что, язык отсох? — вдруг заорал он, и все, как завороженные, уставились на меня. — Ты? — коротко бросил он следующему, будто я его больше не интересовал.
— Нет, сэр.
— Всем сесть на свои места! — распорядился он. — А ты, Дилэни, останься.
Он подождал, пока все усядутся, и повернулся ко мне:
— Выверни карманы.
Пришлось подчиниться, и тут же по классу пронесся сдавленный смешок. Пронесся и через секунду смолк — Убийца окинул всех испепеляющим взглядом. А причина для смеха была: чего только в моих карманах не водилось! Прямо не карманы, а музеи; я сам понятия не имел, зачем нужна половина из того, что я извлекал на свет божий. О, это был антиквариат, правда уж слишком дряхлый и без бирки. Среди прочего я вытащил книжку со школьными рассказами, мне ее за день до этого дал один чудак; он жевал бумагу, словно жевательную резинку. Убийца выхватил эту книжку и встряхнул ее, брезгливо отведя руку в сторону. Тут он увидел обгрызенные углы и поля, и его передернуло от отвращения.
— Ах вот что, — презрительно произнес он. — Это так ты проводишь свой досуг? И что ты делаешь с этой мерзостью? Ешь ее?
— Она не моя, сэр, — ответил я под хохот класса. — Моего знакомого.
— И с деньгами ты так же обошелся? — быстро спросил он и чуть склонил набок круглую голову.
— С деньгами? — недоуменно переспросил я.
— С шиллингом, который сегодня утром исчез из пальто Флэнагана. (Флэнаган был маленький горбун, и родители его здорово баловали — ни у кого другого в школе таких денег не было и быть не могло.)
— Не брал я никакого шиллинга. — Я заплакал: — Вы не имеете права так говорить…
— Я имею право говорить, что ты нахальный и самоуверенный щенок! — с яростью прохрипел он. — И тебе это даром не пройдет. Чего ждать от ученика, который читает эту грязную, отвратительную, гнусную мерзость! — Он разорвал мою книжку и швырнул ее в угол. — Грязная, гнусная английская мерзость! А теперь вытяни-ка руки!
