— А что же делать, по-вашему? Плакать? Уже нет слез... Что же делать?
Он шел молча.
— Что делать? — как бы переспрашивая самого себя, повторил он ее вопрос. Потом резко бросил: — Не знаю.— И, закашлявшись, отстал.
Приближался Минск.
На окраине города больной студент снова нагнал воз, на котором сидела русоволосая девушка. Она не читала, а с интересом смотрела вокруг. С надеждой въезжала она в незнакомый город. Книжка лежала в кармане. Оттуда высовывался обтрепанный уголок.
— Скажите все же, какую книжку мы читали?
На этот раз засмеялась она.
— Вы любопытный! Не скажу.
Приятно было смотреть на ее лицо — молодое, с выражением надежды в глазах.
— Ну, на прощанье, — и он засмеялся по-молодому, потому что по сути и сам был молодым,— хоть имя свое скажите. Ваше имя...
Девушка опустила глаза.
— Вероника,— тихо сказала она.— А ваше?
— Окрестили Максимом.
Девушка поднялась с сундука. Лицо ее выразило удивление. Она вынула из кармана книжку и сказала ему вслед:
— Это — на счастье, книжку написал тоже Максим. По-нашему написана книжка. Называется она «Венок».
Он остановился, хотел что-то сказать, но вдали уже показалась конка, хозяин заезжего дома громко начал расхваливать свой дом, приглашать приезжих. Где-то били в колокола. Звуки этих костельных колоколов повисали в воздухе и исчезали, как мыльные пузыри. Подвода с девушкой плыла перед его затуманенными глазами, потом затерялась, растаяла, и пошли серые бороды, свитки, возы, лошади, дорога...
IV
Самуил Плавник работал на бирже довольно богатого торговца лесом. Он был у него и за писаря, и за бухгалтера, и за десятника. Самые разнообразные обязанности были возложены хозяином на Самуила Плавника. И за это хозяин платил ему 80 рублей в месяц. Часов десять отнимала биржа, и только по пятницам работу кончали во втором часу. Хозяин был набожным и субботний день встречал как и надлежит набожному еврею. Его конторщик с универсальными способностями, наверное, тоже был набожным,— во всяком случае он не раз удивлял хозяина тонким знанием талмуда, а на древнееврейском говорил так, как редкий раввин. Хозяин уважал за это своего служащего. Однако не в молитвенный дом, не в синагогу спешил с лесной биржи Самуил Плавник. В маленькой его квартире, в десятке домов, в тесном кругу друзей и знакомых его знали под другим именем. Ясакар — так подписывался он под своими белорусскими стихами. Змитрок Бядуля — так подписывался он под своими рассказами, и казалось, что это разные люди, как разными были стихи и рассказы.
Среднего роста, коренастый, глаза большие, слегка навыкате, полные чувственные губы, темно-рыжие кольца волос. Очень мелодичная речь с легким еврейским напевом и завидная энергия — сколько он написал за эти годы всего: и стихов, и рассказов, и очерков. И, кроме того, сколько времени тратил на организацию белорусского клуба — «Белорусской хатки»,— разместившегося на окраине Минска, как внимателен был к товарищам, приезжавшим отовсюду, откуда гнала их война! Фронт приближался. Вильно утратило свое значение культурной среды, центром белорусской культуры становился Минск. Подумывали об издании газеты, журнала, создавали библиотеку.
В эту пятницу 1916 года Самуил Плавник, как всегда, спешил к себе на квартиру. Вот он сошел с конки, предупредительно пропустив женщину с корзиной. Женщина глянула в его большие, слегка навыкате глаза и подумала, что кое-кому не плохо было бы поучиться у этого еврея тактичности и деликатности... Вот он идет через губернаторский сад и с почти мальчишеским любопытством разглядывает, какие изумительные узоры соткало солнце из теней от деревьев на дорожках. Вот он на минуту останавливается на мосту и наблюдает за тем, как босоногий хлопчик, войдя по колени в воду, удит рыбу. Ноги посинели — вода, должно быть, еще холодная. Вокруг шумит город, овеянный весенними ветрами. Вот, уже отбросив натянутость и чрезмерную солидность, он чуть ли не бежит по дощатому тротуару. Скорее домой, за стол, на котором лежат листки со стихами,— еще хранящими жар вчерашнего вдохновенья. Это — цикл мудрых стихов, реминисценции библейских историй, цикл псалмов. Еврей, он передаст поэтичными образами на языке, который стал ему родным и который он знает даже лучше, чем язык хедера,— он передаст неумирающие образы древней Библии. Он порывисто распахивает калитку и видит на крыльце свою сестру.
