В канун приезда Чингиза мешалка ухала всю ночь напролет. Гудел тай-жузген, пенился кумыс, и его кисловатый пьянящий дух кружил головы уставших джигитов.
И глухие удары мешалки, и аромат степного напитка доходили до юрты Есенея. Он тяжко ворочался, просыпался, снова и снова пытаясь представить, как произойдет встреча.
На той он собрал не только своих сибанов, но и достойных, с его точки зрения, представителей других родов — уаков, канжигалы, курлеутов. Он задумал окружить торе за почетной скатертью — дастарханом уважаемыми людьми, но строго предупредил их:
— Помните, он не простой казах, чтобы останавливаться, где угодно. Он вырос в городе вместе с русскими торе. К тому же вам и самим известно, как честолюбивы эти ханские потомки. На обеде и во время общей беседы мы будем все вместе. А когда он захочет отдохнуть, не докучайте ему. Пусть он будет один со своими нукерами. Для вас я поставил отдельную юрту.
Многие очевидцы этих заботливых приготовлений недоумевали:
— Что это с ним? Его не узнать. Он прежде на ханскую породу смотрел, как конь на волка.
— Значит, у него свои расчеты. Он такой человек. Зря ничего не делает.
Третьи, стремясь быть глубокомысленнее, говорили:
— Не торопитесь. Подождем, что день покажет. У каждого дела есть свое начало и свой конец.
Утром приехал Чингиз. Его почтительно встретили близкие Есенея. Но сам Есеней не вышел из юрты. Этим он давал знать Чингизу: я старше тебя годами. Ты сам должен прийти ко мне и отдать мне приветствие. А тогда уж будем и пировать и совещаться.
Чингиз понял это. И когда его провели в гостевую восьмикрылую юрту, он сказал джигитам, что приведет себя в порядок с дороги и направится к Есенею отдать ему свой салем.
— Да будет так! — ответил старший из джигитов.
С этого приветствия — салема и начались все беды.
Оставшись наедине с Шепе и Абы, Чингиз снова продолжал свои расспросы об Улпан.
— Значит, говоришь, красавица?
— Сам-то я не видел, но все говорят, что токал Есенея — это чудо из чудес.
— Ну, и ты поможешь мне лучше увидеть это чудо?
— Посмотрим, султан. Стараться буду, как всегда, — с хитрецой обещал Абы, разжигая давно известное ему женолюбие Чингиза. В любой поездке он искал встреч с молоденькими аульными прелестницами, и Абы неизменно проявлял удивительную изобретательность, устраивая такие свидания.
Абы подозревал и на этот раз, что желание Чингиза увидеть Улпан сильнее желания приветствовать хозяина аула. И еще неизвестно, почему он так настойчиво решил несколько отклониться в сторону от прямой дороги к крепости.
Гостевую юрту Чингизу поставили на таком расстоянии от юрты Есенея, что к ней проще было доехать на конях. Но гости не спешили. Отпробовали отменно взболтанного кумыса, поели, немного отдохнули. И вместо того, чтобы поговорить о делах, Чингиз опять спросил:
— А вдруг я не увижу Улпан? Что ты тогда предпримешь, Абы?
— Не переживай того, чего не стоит переживать, Я тебе сказал, султан, — посмотрим. И посмотришь ее.
— Ты уверен в этом?
— Чингиз, ты гость в доме Есенея. Он — бай, он — батыр. Он — аксакал своего края. И когда мы пойдем к нему с приветствием, неужели он спрячет от нас свою токал? Так почти не бывает, султан!
Опасения Чингиза оказались напрасными. Абы говорил правду.
Улпан всегда была рядом с Есенеем в его доме. Поджидала она гостей вместе с мужем и на этот раз.
В ней нельзя было узнать прежней несдержанной, угловатой девчонки. Не прожив и года с Есенеем, она уже родила ему дочь, округлилась, ласками вошла в доверие к старику, приобрела над ним власть. Раньше ее баловал отец, теперь баловал муж. Об Улпан и в девичестве отзывались: конному не даст проехать, пешему — говорить. Так и теперь, вопреки обычаям, она вмешивалась в речи старших, храбро высказывала любое свое суждение и стала такой острой на язык, что многие побаивались при ней заходить в юрту мужа.
Изменился и сам Есеней. Он позабыл свои охотничьи забавы и, редко принимая приглашения, почти перестал бывать в соседних аулах. А если уж отправлялся в гости, то непременно в сопровождении Улпан. Туда, куда ей было неприятно идти, не делал шага и он. Немногословный и прежде, он теперь охотно предоставлял возможность Улпан говорить от своего имени.
