На голову толстого старца
Шанырак его юрты свалю.
Настанет время, и Улпан выполнит свою угрозу.
Но свадебный той прошел мирно, и весть о женитьбе Есенея на Улпан облетела степь, дошла и до Срымбе-та. И, пожалуй, лучше всех осведомлен был об этом событии Абы…
… Вот и теперь, когда Чингиз вместе со своими спутниками приближался к берегам Кусмуруна, шел обычный дорожный разговор о степных делах, о предстоящих аульных встречах.
Ждали Чингиза во многих аулах, готовил ему встречу и Есеней. Дозорные своевременно его извещали, где новый Кусмурунский султан останавливался на ночлег, а где только обедал.
Есеней относился к Чингизу противоречиво. Чингиз был врагом Кенесары, участвовал в походе русских войск против хана, помогал согнать его с окрестных степей Кусмуруна и отбросить на запад до самого Иргиза. Врагов Кенесары Есеней считал своими друзьями, а друзей мятежного хана — своими врагами. Но с Чингизом дело обстояло несколько сложнее. В поступках Чингиза, в его сражениях с Кенесары Есеней видел обычное проявление духа соперничества внутри ханского рода. Ханы, идущие друг на друга с воинственным кличем «Архар!» — враги на короткий срок. А для него, Есенея, они ненадежные союзники, непрочные друзья. Кроме того, хорунжий недолюбливал Чингиза. Но все эти чувства отступали на задний план перед тем соображением, что Чингиз ныне стал султаном округа и, кто знает, мог сослужить ему добрую службу в будущем. Обдумав и взвесив все доводы, Есеней принял решение оказать Чингизу должный почет, встретить его, как высокого гостя.
В ауле началась суета подготовки.
Прежде всего стали подготавливать восьмикрылую белую юрту, хранившуюся разобранной в будничное время. Пышную эту юрту ставили только в дни больших праздников и для знатных приезжих. Выбрали живописное место на берегу Кундызды, окаймленном тальником и кудрявыми березками.
Позаботились и о внутреннем убранстве юрты. Частый посетитель ярмарок и базаров, Есеней с толком умел приобретать и одеяла, и ковры, и самую что ни на есть богатую расписную посуду.
Владея тысячными табунами, чванливый и гордый, он как-то повелел изготовить невиданных размеров сабу для кумыса из шкур шести крупных жеребцов. Такого кожаного бурдюка ни у кого не было. Бурдюк получил название тай-жузген — «и стригунок может в нем плавать». Дважды в год эта саба до краев наполнялась кумысом. Весною, когда кобылиц отбирали для дойки, в тай-жузген струились потоки пенистого напитка, известного под именем кумыс-мурындык, иначе говоря, — кумыс, бьющий в нос. Осенью, после окончания дойки, в сабу лился сырге-молдиретер. Или чистый кумыс, убереженный от жеребят. Дважды в год Есеней приглашал на той соседние аулы. Весной главным угощением была хранившаяся с зимы туша жирной лошади, провяленная в теплые дни. Осенью к кумысу, убереженному от жеребят, прирезалась откормленная к этому сроку яловая кобыла.
Об этих пиршествах ходили легенды. Находились люди, утверждавшие, что полный до краев тай-жузген утолял жажду обитателей пятисот юрт аулов Кошебе и Сибан.
Необычайный этот бурдюк был приготовлен и для тоя в честь Чингиза.
— Пусть саба будет полной к приезду торе, — наказал Есеней.
И слуги принялись ревностно выполнять повеление хозяина. Дело это было не таким уж сложным. Стоило подоить день-два подряд кобылиц, стоящих у жеребят, привязанных к жели — веревке, натянутой на колья. Несколько труднее было взбивать кумыс в такой огромной чаше. А ведь напиток этот становится вкусным только в том случае, когда он хорошо взболтан. Одному только силачу Тоганас-балуану удавалось орудовать мешалкой, размеры которой соответствовали громадной сабе. Мешалка была тяжелой, с массивной рукоятью, к которой было прикреплено серебряное кольцо. Если Тоганас-балуана не оказывалось поблизости, на конце мешалки тугим узлом завязывался шпагат, а другой его конец прикреплялся к волосяному аркану, опоясывающему снаружи юрту. Два джигита, сменяясь по очереди, ритмично раскачивали шпагат, и мешалка приходила в движенье. Взбалтывая кумыс, она глухо ухала, и жители аула сравнивали эти звуки с тревожными криками буревестника над озером.
