Есеней прибыл несколько раньше, чем ожидали, и уже отдыхал на подушках.
Залаяли, завизжали собаки, раздались людские крики. Это мимо черных юрт батраков Артыкпая волокли на убой норовистую кобылу.
— Ау, замолчите, собаки! В нашем ауле Есеней гостит.
Есеней, развалившийся на подушках, сразу узнал высокий голос Улпан. Он мигом вывел его из дремоты. Он и смущал, и дразнил, и даже вызывал досаду. «Чертова девчонка, — думал он про себя. — Смотри, какая смелая! Подсмеивается надо мной, что ли? На шею хочет сесть? А хороша… Жаркая, должно быть. Имя мое назвала. Собак мною пугает. Погоди, я еще покажу тебе».
Угощенье прошло, как угощенье. Есеней вернулся домой поздней ночью с разгоряченной кровью и неостывшим чувством досады. А утром проснулся и понял: что ему угрозы Каникей, что ему ее четырнадцать братьев! Эта проказница должна быть его младшей женой.
Артыкпай уже собирался в дорогу, как вдруг явился посланец Есенея с неожиданным требованием — отдать в жены единственную дочь.
Не обладавший избытком решительности и храбрости, Артыкпай обмяк, оробел. Он приостановил дальнейшие сборы в путь и отправил к Есенею самого красноречивого из своих людей, предварительно обдумав вместе с ним все главные возражения. И вот что велено было сообщить Есенею:
— Зачем, Есеке, вы хотите показывать надо мной свою власть? Почему забываете вы, что я не нищий туленгут, а внук Нияза из курлеутов, Нияза, имевшего некогда сорок тысяч лошадей. Есеке должен помнить, что я к тому же по матери племянник именитого Казыбека с голосом, подобным грому. Пусть меня не так глубоко уважают в степи, но я тоже не лишен почета и тоже владею табунами. Будь бы у меня несколько дочерей, я бы еще отдал одну, скрепя сердце, вам в жены, Есеке. Но ведь Улпан для меня единственная, как зрачок глаза у кривого. Пусть для людей она уже невеста, для меня Улпан остается ребенком. Чем я провинился перед вами, что вы хотите отобрать у меня несмышленое дитя? Я встретил и проводил Есеке с почетом. Я не заслужил оскорбления. Пусть Есеней возьмет свои слова обратно. Пусть не идет на насилие, думая, что я вдалеке от своих братьев. Пусть не разжигает вражды. Он сыт и так. Обойдется он без лакомого куска.
Есенею был передан слово в слово ответ Артыкпая. Властный упрямец разозлился. Он повторил свое требование и добавил:
— А если нет — угоню его табуны обратно.
И прежде оробевший Артыкпай теперь совсем растерялся. А тут подоспели непрошеные советчики и окончательно сломили его волю:
— Он, Есеней, от своего не отступится. У тебя два выбора, один из них ты должен сделать. Пусть это горько для тебя, но отдать дочь надо. Волк воет — значит есть хочет. Есеней приметил добычу и не успокоится, пока ее не возьмет.
Так говорил один, а другой советчик ему поддакивал.
— Ну, хорошо: допустим, ты погонишь табуны обратно туда, где уже вытоптаны травы. Думаешь, этим дело кончится? Ты разоришься, но Есеней найдет удобное время и все равно отберет у тебя дочь.
Артыкпай чувствовал: его схватили за горло. Дальше сопротивляться было бесполезно. На его беду нашлись люди, сумевшие внушить и дочери, что отец ее попал в безвыходный тупик.
Куда девалась строптивость Улпан? Еще вчера задорная и смелая баловница, она подошла к отцу заплаканная, угрюмая, готовая на все. С горестным сознанием, что она оказалась в капкане, с обреченностью, непостижимой для ее полудетских лет, сказала она разумно и твердо:
— Каждая девушка может стать бабой, если ее продают за калым. А кому продают — у нее не спрашивают. Нет, я не вечный камень для родного очага. Не я отца кормлю, скот его кормит. Пусть он и гонит скот, куда задумал, а меня отдает Есенею.
И вышла. Повзрослевшая, печально-спокойная, знающая, что судьбы не миновать.
Артыкпай согласился против своей воли, наперекор отцовским чувствам. Он оставил Улпан Есенею, а сам откочевал дальше.
Дочь в час расставанья с отцом расплакалась, разрыдалась. И рыданье перешло в песню:
Меня Есенею ты отдал,
Не смог отстоять до конца.
Растоптаны юные годы:
Муж старше седого отца.
Джигитом он хочет казаться.
Но месть ему тайно коплю…
