В ящике комода находилась пара спортивных штанов с надписью «РЕД УИНГЗ». Пара длинных боксерских шортов, украшенных логотипом высшей бейсбольной лиги. Три одинаковые футболки — все размером XXL и с надписью «ДЕТРОЙТ ТАЙГЕРС — ЧЕМПИОН МИРОВОЙ СЕРИИ». Что и говорить, гардероб человека, одевающегося в отделах распродажи залежалого товара спортивных магазинов.
В остальных ящиках комода могло еще что–нибудь лежать, однако там висел большой замок.
Я начал было размышлять над тем, как туда попасть, как вдруг осознал, что держу в руках тот самый молоток. Оказывается, переходя из комнаты в комнату, я все время носил его с собой. Ну, что ж, пара ударов по скобам на дверцах, и они отлетят.
Решив таким образом одну проблему, я сказал себе, что имеет смысл сначала спуститься на первый этаж и посмотреть, нет ли чего интересного там.
В холле — оторванный и завернувшийся линолеум и лежащий повсюду мышиный помет. В задней части дома расположена кухня, однако там ничего нет, только неработающий холодильник, в котором на полках валяются несколько рулонов туалетной бумаги. В столовой — складной стул и банка из–под масла на столе.
В отличие от предыдущих комнат, гостиная производила впечатление помещения, в котором все–таки иногда жили. На поверхности кофейного столика лежала стеклянная трубка для курения крэка, шарики скомканной фольги и парочка одноразовых зажигалок. Диван с выпирающими наружу пружинами. Пакеты от фастфуда и хот–догов валяются на полу и похожи на бумажный архипелаг на поверхности пола–океана.
Пока я обливался потом в душной темноте этого дома на Арндт–стрит, мне в голову забрела парочка мыслей.
Во–первых. Неизвестно, принадлежит этот дом Малво или кому–то еще, но я только что вломился в дом, где живет незнакомец, курящий крэк.
И во–вторых. Незнакомцы, курящие крэк, не любят, когда к ним вламываются в дом.
Отсюда последовал запоздалый вывод: если сейчас здесь никого нет, то хозяева все равно скоро вернутся. Потому что вон там, на столике, в фольге лежит горка светлого неиспользованного крэка. Единственная ценность в этом разоренном здании с покосившимися полами.
Если только все же не найдется чего–нибудь в запертом комоде наверху.
Я снова пошел туда, однако по пути вынужден был раза три остановиться и подождать, пока успокоится сердце. А плотницкий молоток в руке постепенно наливался свинцовой тяжестью.
Я уже близко, Эш. Я пытаюсь помочь тебе. Но и мне нужна твоя помощь.
В спальне я несколько раз примерился, как бить. А затем обрушил удар молотка на скобы замка.
Никакого результата, если не считать ощущения, что я сломал себе руку, а не замок. Впрочем, это не остановило меня, и я попробовал ударить еще.
И еще раз.
После четвертого удара дерево затрещало. Шурупы, державшие скобы, наполовину вылезли из доски. Я подергал за дужку замка, и они выпали совсем. Я бросил молоток куда–то за спину и наконец смог открыть дверцу комода.
Эш…
Газетные вырезки с описанием ее выступления в пьесе «Тихоокеанское побережье». Все ее фото, опубликованные в ежегоднике школы Дондеро за 1989 год.
И там же фотографии, которых я никогда прежде не видел.
Эш со странной, напряженной улыбкой сидит на пассажирском сиденье автомобиля Дина Малво. Ее лицо крупным планом, глаза закрыты, а губы слегка приоткрыты в какой–то похотливой манере, словно кто–то попросил ее изобразить на лице именно такую фальшивую гримасу. Обнаженная Эш. Она сидит на земляном полу, лежит на одеяле и смотрит назад через обнаженное плечо на того, кто держит камеру. Ее ноги широко раздвинуты. Потрясение от вида ее кожи. Открыто плотоядный взгляд фотокамеры…
Впрочем, она была не единственной…
Вся задняя стенка комода была заклеена фотографиями. Ближе к полу — Мэг Клеменс. Словно кто–то решил разместить девчонок в виде дерева, в котором Мэг была корнями, а Эш стволом. Чуть повыше — фото других девочек, словно они были ветвями и листьями. Все примерно одного возраста, в одинаковых позах, хотя чем выше, тем более оживленными они казались, тем откровеннее становились требования фотографа. На некоторых верхних фотографиях частично и он сам попал в объектив.
