— Вы ведь нас захватили врасплох, — сказал адвокат в объяснение, при этом он подбадривающими кивками приглашал господина подойти поближе, что тот и сделал, медленными шагами, неуверенно оглядываясь, но все же и с известным достоинством, — вот, господин директор канцелярий — ах, да, прошу прощения, я же не представил вас: это мой друг Альберт К., это его племянник прокурист Йозеф К., а это господин директор канцелярий; так вот, господин директор канцелярий был столь любезен, что посетил меня. Оценить подобное посещение по достоинству может, вообще говоря, только посвященный, знающий, как господин директор канцелярий перегружен работой. Но несмотря на это он пришел, и мы мирно развлекали друг друга, насколько позволяла моя слабость, причем мы даже не запретили Лени принимать посетителей, поскольку их не предполагалось, но обоюдно рассчитывали, что останемся наедине, однако затем раздались эти твои удары кулаком, Альберт, и господин директор канцелярий отодвинулся с креслом и столом в угол, а теперь вот оказывается, что у нас — разумеется, предположительно, при наличии соответствующего желания — появляется общий предмет и очень хорошая возможность нового сближения. Господин директор канцелярий, — наклонив голову и заискивающе улыбаясь, он указал на кресло недалеко от кровати.
— Я, к сожалению, могу задержаться еще только на несколько минут, — любезно сказал директор канцелярий, с удобством расположился в кресле и посмотрел на часы, — дела зовут. Но в любом случае я не могу упустить возможность сближения с другом моего друга.
Он слегка наклонил голову в сторону дяди, который, казалось, был весьма польщен таким новым знакомством, но, в силу своей натуры, не мог выразить признательность и слова директора канцелярий встретил смущенным, но громким смехом. Гнусное зрелище! К. мог спокойно за всем этим наблюдать, так как на него никто не обращал внимания; директор канцелярий, очевидно, следуя привычке, взял, поскольку его все равно уже вытащили на свет, нить разговора в свои руки; адвокат, чья изначальная слабость, по-видимому, была вызвана лишь желанием удалить новых визитеров, внимательно слушал, держа руку около уха; дядя в роли подсвечника — он балансировал свечой на своем бедре, на что адвокат временами поглядывал с озабоченностью, — вскоре избавился от чувства неловкости и не выражал уже ничего, кроме полного восторга как манерой речи директора канцелярий, так и теми мягкими волнообразными движениями, которыми он ее сопровождал. К., прислонившегося к спинке кровати, директор канцелярий полностью игнорировал, возможно, даже намеренно, он служил этому пожилому господину только в качестве слушателя. Впрочем, К. почти не понимал, о чем шла речь; он то думал о сиделке и о том, как плохо дядя с ней обошелся, то вспоминал, где он мог уже видеть этого директора канцелярий, — не на том ли собрании во время первого допроса? Но если даже он, может быть, и ошибался, то все равно этот директор канцелярий был как нельзя более похож на тех, из первых рядов, господ с редкими бородами.
Шум в передней, словно от разбившегося фарфора, заставил всех насторожиться.
— Я посмотрю, что там случилось, — сказал К. и медленно пошел из комнаты, как бы оставляя другим возможность его удержать. Едва только он вышел в переднюю и попытался сориентироваться в темноте, как на его руку, еще придерживавшую дверь, легла какая-то маленькая рука, много меньше, чем его, и тихонько прикрыла дверь. Это была сиделка, которая ждала в передней.
— Ничего не случилось, — прошептала она, — просто я тарелку об стену разбила, чтобы вас вытащить.
В замешательстве К. сказал:
— Я тоже о вас думал.
— Тем лучше, — сказала сиделка, — идемте.
Через несколько шагов они подошли к какой-то двери с матовым стеклом, которую сиделка открыла перед К.
— Входите же, — сказала она.
Это, несомненно, был рабочий кабинет адвоката; насколько можно было различить в лунном свете, освещавшем сейчас лишь маленькие четырехугольники пола возле каждого из трех больших окон, кабинет был обставлен тяжелой старинной мебелью.
