— Вот стоило только этой ведьме вылететь отсюда, — сказал дядя, — и ты сразу стал куда здоровее выглядеть, — он прервал себя, прошептал: — Бьюсь об заклад, она подслушивает! — и кинулся к двери.
За дверью, однако, никого не оказалось, и дядя вернулся назад — не разубежденный, поскольку подозревал каверзу еще более злостную, — но несколько разочарованный.
— Ты недооцениваешь ее, — сказал адвокат, не стараясь больше защищать сиделку; может быть, он хотел этим подчеркнуть, что она не нуждается в защите.
Затем он продолжил значительно более заинтересованным тоном:
— Что же касается дела господина племянника, то мои перспективы я бы оценил как благоприятные, в том, конечно, случае, если моих сил хватит на эту чрезвычайно трудную задачу; я очень боюсь, что их не хватит, но, как бы то ни было, я испробую все средства, если же меня на это не хватит, то ведь можно будет привлечь и еще кого-нибудь. Откровенно говоря, это дело слишком сильно меня интересует, чтобы я мог заставить себя отказаться от всякого участия в нем. И если мое сердце этого не выдержит, то, по крайней мере, здесь для него найдется достойный повод полностью отказать.
К. из всей этой речи не понял, кажется, ни слова; он смотрел на дядю, ища у него объяснения, но тот сидел со свечой в руке на ночном столике, с которого уже скатилась на ковер склянка какого-то лекарства, кивал на все, что говорил адвокат, был со всем согласен и время от времени бросал взгляд на К., приглашая и его к такому же одобрению. Может быть, дядя уже раньше рассказал адвокату об этом процессе? Но это было невозможно, это противоречило всему предшествующему. Поэтому К. сказал:
— Я не понимаю…
— Так и я, может быть, неправильно вас понял? — спросил адвокат так же удивленно и растерянно, как и К. — Я, может быть, поторопился. Но о чем же вы хотели со мной говорить? Я думал, речь идет о вашем процессе?
— Естественно, — сказал дядя и потом спросил К.: — Ты чего-то хотел?
— Нет, но откуда же вы вообще знаете обо мне и о моем процессе?
— Ах, вот оно что, — сказал адвокат, усмехаясь. — Так ведь я же адвокат, я имею связи в судебных кругах, где говорят о разных процессах, и наиболее громкие, в особенности когда дело касается племянника твоего друга, задерживаются в памяти. Так что тут нет ничего особенного.
— Ты чего-то хотел? — снова спросил дядя у К. — Ты какой-то беспокойный.
— Вы имеете связи в этих кругах? — спросил К.
— Да, — сказал адвокат.
— Ты спрашиваешь, как ребенок, — сказал дядя.
— Где же мне еще иметь связи, как не среди людей одинаковых со мной интересов? — прибавил адвокат.
Это прозвучало настолько убедительно, что К. даже ничего не ответил. «Но вы же работаете в том суде, который во Дворце правосудия, а не в том, который на чердаке», — хотел он сказать, но не смог заставить себя произнести это вслух.
— Вы же должны отдавать себе отчет, — продолжал адвокат таким тоном, словно мимоходом объяснял что-то само собой разумеющееся, и это объяснение было излишним, — вы же должны отдавать себе отчет в том, что из такого рода связей я в то же время извлекаю и большие преимущества для моих клиентов, причем в отношениях весьма различного характера, но об этом не всегда можно говорить. По естественным причинам, вследствие болезни, мои возможности сейчас несколько ограниченны, но тем не менее я принимаю визиты моих добрых друзей из суда и кое-что от них получаю. И получаю, может быть, больше, чем многие из тех, кто в полном здравии целые дни проводят в суде. Чтобы недалеко ходить, как раз сейчас у меня здесь один приятный визитер.
И он указал в темный угол комнаты.
— Где это? — в полном изумлении почти грубо спросил К.
Он неуверенно огляделся по сторонам; свет маленькой свечи далеко не достигал до противоположной стены, но, действительно, там, в углу, что-то такое зашевелилось. Дядя поднял свечу повыше, и теперь в ее свете стало видно, что там за маленьким столиком сидит какой-то пожилой господин. Он должен был до этого вообще не дышать, чтобы так долго оставаться незамеченным. Теперь он медленно поднимался, очевидно, недовольный тем, что на него обратили внимание. Казалось, словно он хотел руками, которыми он взмахивал, как короткими крыльями, отклонить всякие представления и приветствия, словно он ни в коем случае не хотел своим присутствием помешать остальным и настоятельно просил погрузить его снова в темноту и забыть о его присутствии. Но такого удовлетворения ему уже не могли предоставить.
