— Мы едем сейчас к адвокату Пьета, — сказал дядя, — мы с ним однокашники. Ты, конечно, тоже слыхал это имя? Нет? Это очень странно. Он же широко известен как адвокат и защитник бедных. Но у меня к нему, в особенности как к человеку, большое доверие.
— Я согласен со всем, что ты предпримешь, — сказал К., хотя поспешность и порывистость, с которыми дядя взялся за это дело, вызывали у него неприятное чувство.
Ехать в качестве обвиняемого к адвокату для бедных — это была не такая уж большая радость.
— Не знаю, — сказал он, — можно ли вообще к такому делу привлекать адвоката.
— Естественно, можно, — сказал дядя, — это же само собой разумеется. Почему же нет? А теперь расскажи мне, чтобы у меня были точные сведения обо всем, что случилось до сих пор.
К. сразу же начал рассказывать, ничего не скрывая; его полная откровенность была тем единственным протестом, который К. мог себе позволить, против мнения дяди об этом процессе как о каком-то огромном позоре. Имя фрейлейн Бюрстнер он упомянул лишь однажды, и то вскользь, но это не вредило откровенности, поскольку фрейлейн Бюрстнер никакого отношения к процессу не имела. Глядя по ходу рассказа в окно, он заметил, что они приближаются как раз к тому предместью, где находились канцелярии суда; он обратил на это внимание дяди, который, однако, не слишком удивился такому совпадению. Машина остановилась перед каким-то мрачным домом. Дядя сразу позвонил в первую же дверь на первом этаже; пока они ждали, он оскалил в ухмылке свои крупные зубы и прошептал:
— Восемь часов, необычное время для визитов. Но на меня Пьета не обидится.
В смотровом окошечке двери появились два больших черных глаза; некоторое время они смотрели на гостей, затем исчезли, но дверь так и не открылась. Дядя и К. обоюдно подтвердили друг другу тот факт, что они видели эти глаза.
— Новая служанка, боится чужих, — сказал дядя и постучал еще раз.
Вновь появились те же глаза, теперь они могли показаться почти печальными, но, возможно, это был просто обман зрения, вызванный огнем газового светильника, который с сильным шипением горел прямо над их головами, но света давал мало.
— Откройте! — крикнул дядя и стукнул кулаком в дверь, — это друзья господина адвоката!
— Господин адвокат болен, — прошептал голос у них за спиной.
В дверях на другой стороне узкого проезда стоял какой-то господин в шлафроке, который и сделал чрезвычайно тихим голосом это сообщение. Дядя, уже разъяренный долгим ожиданием, рывком обернулся и закричал:
— Болен? Вы говорите, он болен? — и почти угрожающе, словно этот господин и был болезнью, двинулся на него.
— Уже открыли, — сказал господин, указал на дверь адвоката, запахнулся в свой шлафрок и исчез.
Дверь действительно была открыта, молодая девушка в длинном белом переднике — К. узнал эти темные, немного навыкате глаза — стояла в передней со свечой в руке.
— В следующий раз открывайте поживее! — сказал дядя вместо приветствия, в то время как девушка делала маленький книксен. — Идем, Йозеф, — сказал он затем К., который медленно проходил мимо девушки.
— Господин адвокат болен, — сказала девушка, поскольку дядя, не задерживаясь, устремился к следующей двери.
К. все еще смотрел, раскрыв глаза, на девушку, которая в это время уже повернулась спиной, запирая входную дверь; у нее было кукольно-круглое лицо, округлыми были не только бледные щеки и подбородок, но и виски, и очертания лба.
— Йозеф! — снова крикнул дядя, а девушку спросил: — Что-то с сердцем?
— По-моему, да, — сказала девушка, успевшая пройти со свечой вперед и открыть дверь в комнату.
В дальнем углу комнаты, которого еще не достиг свет свечи, над кроватью поднялось лицо с длинной бородой.
— Лени, кто это пришел? — спросил адвокат; ослепленный светом, он не узнавал гостей.
— Это Альберт, твой старый друг, — сказал дядя.
— Ах, Альберт, — сказал адвокат и расслабленно упал на подушки так, словно при этом посещении ему ничего не нужно было изображать.
— Что, действительно так плохо? — спросил дядя и уселся на край кровати. — А я в это не верю. Это просто один из твоих сердечных приступов, пройдет, как и прошлые.
