Александр Иванович был у Стаса на новоселье. Петровский с женой и сыном-подростком сделали из заброшенной квартиры почти дворец, однако художник жаловался:
— Снится мне иногда бывший хозяин. Смотрит на меня, прищурив глаза, и улыбается. Почему? Что я ему сделал?
Давно все это было.
Александр Иванович подходил к дому, таща за собой дорожную сумку, и пытался вспомнить, какой именно подъезд ему нужен.
Навстречу шла совсем пожилая, считай, старая женщина, помогая себе палочкой, стандартной аптечной палкой, новой, даже наклейка с ценой или маркой производителя была на виду.
Петриченко узнал женщину. Неужели она? Неужели эта немощная, с обрюзгшим лицом старушенция — та красавица, которая покоряла сердца сотен тысяч зрителей на стадионах Союза? Она тогда сыграла в фильме Бондарчука и была нарасхват, тогда Александр едва уговорил ее на выгодное турне по стадионам крупных городов.
— Полина Максимовна! Добрый день!
Александр Иванович склонил голову перед угасшей звездой.
— Добрый, добрый… Вы меня знаете? Кто вы?
— Вы, наверное, забыли, кто я и что я, но, может, помните стадионы в Нижнем Новгороде, Саратове, Свердловске? Я там крутился, представлял из себя режиссера тех сборищ. Петриченко-Черный, тогда Александр, ныне — Иванович.
— Да, да… Помню, как же…
Было совершенно очевидно — это ложь во спасение, но Александр Иванович сделал вид, что принимает ее слова за чистую монету.
Полина Максимовна пошевелила губами вслед сказанным словам, а потом горько так сказала:
— С памятью у меня проблемы. Скоро не буду помнить, как меня саму зовут. Склероз, голубчик, болезнь счастливых идиотов.
— Скажете такое! Какой там склероз, до него дожить надо — лет до девяноста-ста.
— Это как же мне воспринимать — как пожелание долгих лет и маразма в финале?
— Теперь узнаю Полину Максимовну! Вы своим острым язычком всегда всех поклонников да ухажеров разгоняли.
— Теперь бы уж этого не делала, только где эти поклонники? Меня старые деды, и те в свой клуб не примут.
Поодаль, в тени молодых кленов, щелкали пластмассовыми игрушками мужички.
— Народные доминошники, списанный на берег экипаж. Судьба наша актерская неисповедимая… — Полина Максимовна вздохнула. — Вы к кому-то из наших? Кино снимаете?
— Нет, я в театре кручусь. Иду к Стасу Петровскому.
— А-а, к Стасу… Дай Бог, чтобы при здоровье был. Ну, прощайте.
Александр Иванович хотел спросить, что означают слова о здоровье Стаса, но актриса продолжила свой променад, легонько постукивая палкой со свежими наклейками.
Почему Полина Максимовна вспомнила о здоровье соседа по дому, Александру Ивановичу стало ясно, как только в прямоугольнике дверей появилась полная фигура Петровского. Стас был навеселе, но гостя узнал. «Может, потому и узнал, что выпил, — подумалось Александру. — Это столько же мы не виделись!»
— Заходи, заходи, ко мне не присматривайся! Каким это ветром тебя занесло в центр православия и черносотенства?
— По твою душу прибыл.
— Ты что, архангел? Рано мне на небеса. Еще не весь коньяк выпил, не всех женщин приласкал. Садись к столу, выпей со мной, не люблю я в одиночестве бражничать. Не потому что грустно одному, мне с собой не скучно, а по причине невозможности послать кого-то за горючим, когда оно кончается. Не самому же идти, репутацию вконец портить.
Произнеся эту незамысловатую сентенцию, Стас вполне серьезно добавил:
— Не переживай, в магазин не пошлю, у меня запас.
Стол у Стаса — на удивление — был аккуратно застелен бледно-зеленым бархатом (кажется, куском списанной парадной кулисы), на нем лежали белые салфетки, а уже на них стояли тарелки с сыром, ветчиной, красной рыбой, малосольными огурчиками, маленьким бочонком с темно-красной ягодой, посыпанной сахаром, в большой салатнице хрустального стекла горой была насыпана вишня или черешен с длинными хвостиками-плодоножками. Посреди стола стояла бутылка азербайджанского коньяка, наполовину полная или пустая, в зависимости от того, кто смотрел на нее, оптимист или пессимист.
Стас усадил гостя, налил штрафную, как тот ни отпирался — с него обычной хватит для начала. Он бы и вообще не пил среди бела дня, но хорошо знал Стаса. Начал бы играть в поборника здорового образа жизни или абстинентного на больничном поводке — послал бы его давний товарищ куда подальше, и можно было бы забыть о том, ради чего он пришел.
