Стас поморщился.
— Ты что, девушка влюбленная? Ну, занят был. Затею твою считал несерьезной.
— Лень было два слова написать. Простые обычные слова: «а не пошел бы ты», и так далее.
— Я людей не обижаю. Меня — сколько угодно. Если честно, Саша, я подумал, что это такой маневр деятелей культуры родной Украины: через тебя на меня повлиять, чтобы сердца на тех подонков не держал. Сами из меня черта с рогами сделали, а когда Москва меня здесь званиями и деньгами засыпала, решили подольститься. Проституты!
— Письма я сам писал. Никто мне в затылок не дышал.
— Тогда извини. Наверное, думал обо мне всякое.
— А ты как бы отнесся к человеку, которого считал приличным, при таких обстоятельствах?
— Я как к дерьму.
— Сам сказал.
— И все равно, время прошло, ты уже при сединах, и я тоже — зачем тебе этот Лир? У тебя же там знания, пожалуй звание, опыт, авторитет. Провальная идея. Ты хочешь, чтобы я подумал о том, над чем всегда думаю? Тебе нужно, чтобы публика открыла рот, когда занавес поднимется? И на афише было: художник доцент, депутат, дегенерат, хрен собачий Стас Петровский, «Спартак» Москва.
— Что-то на подобие того, если уговорю. Ты же никогда над Лиром не работал.
— Не работал. И не хочу. Там какие-то ненормальные страсти, переодевания, убийства — словом, шекспировская бред. До сих пор не могу понять, как этот человек за считанные месяцы мог написать пьесу, по две в год, говорят, писал! Наши демиурги годами вынашивают свои шедевры, работают над психологической мотивацией, а этот средневековый феномен навалил ерунду на чушь — и четыреста лет мир, разинув рот, удивляется бессмертию этих Гамлетов, Отелло, Розенкранцев и Гильденстернов, королей и королевен, Лиров и Корнелий.
— Стоп, стоп, остынь, Стас! Мне кажется, ты вполне созрел, чтобы попробовать «Короля Лира». Ты говоришь, как шекспировский шут — самый умный персонаж в любой из его пьес.
— Брось, дружище, сомнительную лесть. Все мы шуты на этом свете.
— О, ты уже выходишь на уровень мировых мыслителей. Я серьезно, очень серьезно, поверь, Стас. Как дурак со ступой, уже столько лет ношусь с этим, и все никак не мог. Теперь могу. Помоги.
Стас оставил в покое морошку и смотрел на сыр, подцепленный вилкой, затем снял его с зубцов и посмотрел в окно через дыру в тонком куске.
«Лишь бы не напился до чертиков» — подумал Александр.
Стас, вполне довольный своей непонятной выходкой, сказал:
— Мир значительно лучше, когда смотришь на него прищуренным глазом.
— Разве?
— Безусловно.
Хозяин деловито съел сыр и потянулся за бутылкой.
— Может, отдохнем немного?
— А мы что делаем, друг? От-ды-ха-ем.
— Тебе легче — ты дома. А мне еще в гостиницу.
— Какая к черту гостиница? У тебя же квартира в Москве!
— Сдаю я дядину квартиру, уже не знаю сколько. Наверное, продать надо, неприятность за неприятностью от ваших муниципальщиков.
— Выходит, ты до сих пор москвич? Так бросай свою провинцию и возвращайся. Давай с тобой новый театр замутим! Тебя не совсем здесь забыли. Как-то был у нас вечер воспоминаний, припоминали многих. И актеров, бежавших из Киева к нам и в Питер — царство им небесное. А ты еще живой и сильный, да и я ничего себе, кое-что еще могу!
— Э-э, Стас, это уже бакинский напиток голос подает… Я, понимаешь, уже прирос к своему настоящему гнезду настолько, что не брошу. И потом не забыл, какое время на наших часах? Если в молодости не прижился, то сейчас курам на смех. Ты лучше подумай над Лиром.
— Дался тебе этот Шекспир!
— Послушай, я не просто так. Мне кажется — да что там, не кажется, я уверен, — спектакль будет взрывной. Полная аллюзия на то, что происходит в стране. Раньше у меня было предчувствие, а теперь — убеждение.
— Ты о чем? Какая аллюзия? Какая страна?
— Моя. Бывшая твоя. Годами длится трагедия борьбы за власть, конца края ей нет. Историю Украины когда-то учил? Сейчас — повторение прежней Руины. Президенты, партийные гетьманчуки, политические убийства, списанные на трагические случайности, жажда власти — Шекспир чистой воды. Я так хочу поставить «Короля Лира», чтобы со сцены кричало это безумие, время от времени накатывающееся на украинское королевство и на его власть имущих — не наследственных, а избранных, и каждый раз неудачно.
