Эта по-своему привлекательная полоса ее жизни отошла достаточно далеко — и во времени, и в понимании ею того, что в театре, на этом алтаре Мельпомены, как и везде в жизни, достаточно теневых сторон, и здесь хватает потаенных и явных соревнований за первенство, за успех любой ценой, даже за копеечные материальные выгоды, и алтарь в любой момент может стать не святым, а лобным местом.
До сих пор, особенно после замужества, Нине Пальченко удавалось обходить мелкие и крупные коллизии в труппе; она не работала локтями, чтобы напроситься на роль, не становилась на ту или иную сторону, когда возникали внезапные, часто бессмысленные противостояния, не принимала на себя роль третейского судьи, когда ей хотели это навязать — словом, старалась быть только актрисой, надеясь, что в конце концов за второстепенными придут роли первые.
Когда Петриченко-Черный отдал ей главную роль, что в течение двух сезонов была за его женой, Нине показалось наконец, что из-за туч выглянуло солнце, пришел ее желанный час, отныне горизонт стал шире, небо выше, воздух чище. Но состояние эйфории продолжалось недолго: впервые она почувствовала холодок в отношениях с актрисами-коллегами, которые еще вчера почти навязывались ей в подруги, и всегда далекая от каких-либо колебаний температуры в труппе, такая себе небожительница местного масштаба, народная артистка Тамара Третьякова только делала вид, что равнодушна к успехам молодой актрисы и распределению ролей ее мужем.
Знакомство с Емченко и его прозрачные намеки на мажорное течение ее карьеры вряд ли были стечением обстоятельств или же проявлением искреннего, простецкого восторга ее актерскими способностями. Безошибочная женская интуиция подсказывала ей, что благотворительностью и бескорыстием здесь не пахнет. Но думать о плате за возможные благодеяния Нина не стала — пусть как будет, сама — ни шагу.
Нина рассказала мужу, что губернатор подвозил ее домой, говорил комплименты — зачем Сергею узнавать об этом от кого-то из коллег?
— Меня знакомили с Емченко. Давненько уже, когда он еще только становился на область. Основательный мужик. Говорят, в фаворе у президента, а там кто знает. Чего это он так любезен?
— Случай. По дороге подвез.
— Ничего такого, Нина?
Сергей иногда демонстрировал нечто похожее на хозяйскую ревность — таким образом он проявлял свои чувства. Это всегда смешило Нину — с тех пор, как он заботился на даче об Олеге и дал ему старую командирскую накидку, на которой…
— Ничего такого, он воспитанный человек.
Зато Олег, будучи свидетелем внимания Емченко к любовнице, устроил ей сцену.
— Ну, как тебе наш губернатор? Любовь на заднем сиденье, как в Голливуде?
Нина вспыхнула.
— Слушай ты…
От обиды и ярости ей не хватало слов, но они нашлись.
— Ты свинья. Грязный кабан. Пигмей. Кто тебе дал право?
И раньше в их отношениях случались неожиданные землетрясения, но они не достигали двух-трех баллов, а в этот раз дошло до всех двенадцати по шкале Меркалли, несмотря на то что и он, и она говорили вполголоса, а не срываясь на крик, и лица их излучали спокойствие — оба помнили о том, что в театре почти всегда есть невидимый третий, любопытный и безжалостный.
Нина сердилась вполне искренне, хотя где-то в глубине души, как почти каждая женщина, уже знала, что встреча с Емченко непременно будет иметь то продолжение, о котором грубо сказал Олег. Она должна была признать, что мужчины тоже предчувствуют опасность, но выслушивать бред ревнивца не собиралась.
Они стояли в пустом фойе, Нина на всякий случай глянул слева направо, чтобы убедиться, что они действительно здесь одни, и сказала напоследок, не дав Олегу возможности второй раз открыть рот:
— Я не твоя собственность. Запомни. Лицедей… До новых веников будешь помнить.
В тот же вечер она хотела звонить Василию Егоровичу, но передумала: получилось бы так, что навязывается. Но для себя решила твердо, что тем собачьим свиданиям с Олегом — неизвестно где и неизвестно как — надо положить конец. Это в начале он был нежнее ангела, а теперь герой-любовник решил, что имеет на нее права. А дудки!
