Как только его «лексус» тронулся, оставив под навесом служебного входа озадаченного Олега Гардемана и братию, которая открывала зонты и поднимала воротники пиджаков и плащей, Василий Егорович сказал:
— Я не первый раз любуюсь вами, Нина Андреевна. Вы украшение нашего театра. Удивляюсь, что руководство до сих пор держит вас в черном теле.
— Вы ошибаетесь, я играю то каждый день, то через день. Я в репертуаре.
— Я не о том, Нина Андреевна. Сколько лет вы на сцене?
— Седьмой сезон. А что?
— Люблю цифру семь. Хотя знаю, что нумерология — вещь коварная, если не вредная, потому что вынашивает у людей напрасны надежды, но все равно семерка для меня счастливое число. Хотите, будет так и для вас?
— Вы о чем?
— А о том, что такой талант, как у вас, должен быть признан и отмечен соответственно. О звании заслуженной артистки не думали?
«Что это с ним? — подумала Нина. — Кажется, так просто все это не закончится…»
А вслух сказала:
— Актеры — люди зависимые и тщеславные. Но званием отсутствие таланта не прикроешь. Такая профессия.
Она присматривалась к Василию Егоровичу, почти физически ощущая уверенность в себе хозяина машины, волны спокойной силы, шедшие от него. Сила та была совсем не агрессивна, Емченко не позволил себе ни одного двусмысленного слова, провокационного жеста.
— А я не считаю тщеславие грехом. Мы, все общество, очень скупы на проявления признания и уважения, и очень часто проигрываем из-за нашей невнимательности к людям. Многие вполне заслуживают общественного уважения, годами и десятилетиями, часто подсознательно надеются, что их труд, и их самих, заметят и по достоинству оценят, но часто — напрасно. Это несправедливо.
— Знаете, Василий Егорович, если это обо мне или о моих коллегах, то, в отличие от других профессий, мы почти каждый вечер получаем порцию уважения — аплодисменты, цветы. И знаете, бываем счастливы.
— Это прекрасно, Нина Андреевна, и все же я надеюсь, что руководство театра не слепое.
Он сказал это так, что Нине стало ясно: влиятельный и властный мужчина уже сделал шаги, которые давали ему уверенность в подобного рода заявлениях.
— Даже не знаю, что вам сказать.
— И не говорите. Знаете, Нина Андреевна, я был бы вам очень благодарен, если бы вы нашли хотя бы несколько часов свободных для меня — вне театра. Как-то…
И, опережая возможную негативную реакцию со стороны красивой женщины, Василий Егорович добавил:
— Боже упаси вас подумать о чем-то… что выходит за рамки здравого смысла. Вы замужняя женщина, я знаю, я тоже женат. Так как, мне надеяться?
Емченко вытащил портмоне, достал прямоугольничек плотной бумаги.
— Это мои телефоны, плюс мобильный, наиболее удобный. Друзьям нечего было делать, вот и отпечатали визитки, всего тридцать штук — для конспирации. Здесь просто фамилия, имя и телефоны. Мне надеяться?
«Будешь последней дурой, если не улыбнешься и не пообещаешь чего-нибудь туманного. Язык тебе отсохнет, что ли, тоже мне моралистка чертова» — пронеслись в голове Нины не очень благородные мысли и слова — актерская профессия жестокая, иногда наружу вылетают и непарламентские выражения.
«Карьеру в белых перчатках женщины не делают, — вспомнилась ей фраза, сказанная мимоходом Михаилом Кононовичем Салунским (он и не подозревал, что услышит кто-то посторонний, потому что распространялся на предмет Третьяковой, жены режиссера, со своим дружком Шлыком) — скорость, с которой актриса сбрасывает трусики перед начальством, залог ее успеха в театре». Тогда она покраснела и готова была заехать в рожу народному артисту, а теперь, сидя на удобном сиденье шикарного авто, имея длительный опыт в соблюдении строгой женской тайны, решила не быть инженю.
Взяла визитку, положила ее в сумочку.
— Отказать вам, Василий Егорович, то же, что отказать себе. Только не говорите, когда позвоню, что не знаете, кто вас отрывает от государственных дел.
— Ваш звонок будет равным президентскому.
Нина засмеялась.
— Таких грандиозных преувеличений я еще не слышала.
