Складскую станцию мы проскочили. Лишь один или два залпа из мушкетов салютовали нашему литерному. Я гнал вовсю, но прекрасно понимал, что очумевшая солдатня и вооруженные кальсонами сонные офицеры обязательно нас достанут. На каждой из мелькающих станций надо было сбрасывать ход и вчитываться в осыпавшиеся буквы на стенах.
Наконец-то, наконец «Площадь эволюции».
– Гоним дальше! – завопил я, услышав при малом ходе дальний рокот дрезины, бросившейся, пустой или с седоками, нам в догонку.
– Гоним! – в восторге выпалила Антонина и попыталась вскочить, чуть не сложив буйную аккуратную голову на паперть рельс после встречи с низко нависшим потолком. Во всяком случае, клок ее темно-серых, чудесных мягких пушистых букляшек точно остался опытному крысоведу. Нас нагоняли. Появилась родная «Партизанская».
– Петя, приехали! – завизжала особа.
– Вылезай, – скомандовал я.
– Что?!
– Выметайся, – заорал я.
– А ты?
– Я дальше, в Париж, – взвыл я неистово.
Девица, не веря своему горю, или счастью, выбралась из дрезины.
– Отползай, – крикнул я и погнал машину дальше, в темноту.
Метров через триста остановился, рокот преследователей вырос почти в вой. Я взял реверс и разогнал дрезину на полный ход, сполз к краю, приготовился и напружинил тело. Дрезина выметнулась на «Партизанскую». Очумевшая Антонида стояла у края изогнувшись, глядела выпученными глазами и, тихонько приветствуя, махала мне ладошкой. Я отпустил железного зверя и, оттолкнувшись, бросился кубарем на платформу. Пропахал метров восемь и остался лежать мумией путешественника. Железная дура умчалась в туннель.
– Ложись! – заорал я. – Ложись!
– Ну не здесь же?! – покраснела моя девушка и присела все же на бетон.
Через секунды грохнул небольшой взрыв, потом рвануло так, что дыбом встали волосы на груди, тесня рубашку. Только через четверть часа часть сознания вернулась ко мне. Тоня обильно поливала меня лечебными слезами.
– Проверь шею, – прошипел я, вспомнив Пращурова. Подруга аккуратно погладила и помяла шею и кадык.
– Ноги, – и подруга изучила мои ноги и пересчитала тонкими пальчиками все синяки и ссадины. У нее в рюкзачке оказался иод.
– Проверь позвоночник, – предложил я.
Следующая просьба ее озадачила и рассердила.
– Дурак, – обиделась сиделка. – Мошонку проверять не буду, – и надулась.
– Ну тогда пошли, поищем другую, – решил я и, опираясь на верную подругу, захромал к выходу по остаткам лестницы этой станции, к счастью, неглубокого залегания.
Наверху нас встретил чудесный ветер, сделанный из воздуха, в кронах деревьев гудело. Темные небеса чертило воронье. Роскошные нивы покрывало покрывало из тухлых, серых и высохших многолетних. В волшебном воздухе гудели осы, жрущие на лету редких деликатесных мух, и еще более редкие слепни, пытающиеся выпить мою спутницу и еще лошадь, мирно стоящую у амбразуры лаза на бывшую станцию.
За лошадью виднелась мелкая, почти игрушечная телега, а в ней ездок, мужичонка в зипунке неопределенного возраста. Мы нерешительно подошли к подводе.
– Извините, – сказала тоном второклассницы девушка моей мечты. – Извините, а почему у вас на лошади висит табличка «Таксо»?
– Оно и есть таксо, – чуть обиделся седок. – Они и извозчик, как изволите. А чего непонятное?
– Ну, – стушевался я. – Работы-то много тут?
– Ты на чужую работу не зарься. Ни шиша, – отрезал старикан. – Жрет конина пропасть, и клевер и окрошку. На корма извелся. А седоков – второй год как не попалось.
– Чего ж стоите? – спросил я.
– Вас не просим. Все ж… работа, – ссутулился ямщик.
– Картошку бы сажали, турнепс, капусту, – вспомнил я еще сельские клички природных плодов.
– Щас! – огрызнулся седок. – А у нас, чай, Марья вон картоху содит, и чего. Одна ботва. И клюкву ходит, и чего. Одне грибы поганищи. И чего?
– А вы откуда, дедушка? – спросила Тоня вежливо.
– А вам чего? Мы с Болтуфьино вон. Вон туды. С полчасу тряски. Стоим работаем. Садись подвезу.
– Много ли в селе жильцов-то, дедушка?
– Много, с нас хватится. Я да Марья моя. В разводе мы, три года как ни словцом не молвим. Толстая подлюка.
– Как же, дедушка, вдвоем в деревне не беседовать? – удивилась Тоня.
