Эта третья причина была, может быть, самой главной. Князь с облегчением дал согласие на галицкий поход, потому что он давал ему возможность надолго уйти из Новгорода. В городе все больше появлялось открытых и тайных сторонников суздальской власти. А ведь он по-своему любил этот город, и мысль о том, что можно лишиться новгородского стола, столь счастливо добытого и им прославленного, была Мстиславу Мстиславичу горька. Он велел посольству передать Лешку, что этой же зимой будет в Галиче. И стал готовиться к новой войне. На этот раз городское ополчение не собирали: Мстислав надеялся обойтись силами своей дружины, значительно окрепшей в последнее время. Да и не особенно хотел быть обязанным за помощь.
Весть о том, что князь собирается идти на войну, распространилась по городу мгновенно. Кого-то обрадовала: уходит князь Мстислав, теперь можно побольше думать о себе и поменьше обращать внимание на всякую голытьбу, что при князе осмелела, повадилась на вечах свое мнение высказывать. Кого-то эта весть огорчила: уходит князь Мстислав, кто останется Новгороду защитой против Суздаля и Владимира? Многие были озадачены: князь Мстислав уходит по своим делам, с народом не посоветовавшись, новгородских полков не требуя, — как это так? По городу пошли разные слухи и разговоры, но сам князь никому ничего не объяснял, дружине велел помалкивать, тысяцкому Якуну и посаднику Твердиславу даже никаких намеков не сделал. А уж им-то надо было знать, что делать, когда вся власть и ответственность лягут после его ухода им на плечи. Уж не сына ли своего немощного Василия решил поставить Мстислав Мстиславич вместо себя?
Князь Василий жил в последние годы отдельно от отца. Посажен был в Торжке, и считалось, что охраняет рубежи новгородские. А на самом деле — тихо угасал, делами почти не занимаясь, — лишь молился и книг читал много. В походах он был, конечно, не помощник. Виделись с ним редко, только мать, княгиня Анастасия, ездила к Василию в Новый Торг и подолгу гостила там. А рубежи новгородские держались вовсе не Василием, а грозным именем отца его. И всем это было понятно. Какой же из князя Василия для Новгорода управитель? Обеспокоенный Твердислав бросился к Мстиславу Мстиславичу.
— Уходишь, княже? На кого нас оставишь?
Такие вопросы князю задают только от имени всего Новгорода, и Мстислав Мстиславич это сразу понял. Они учуяли, что грядет смена власти, и желали теперь услышать это от своего князя. Ничего не поделаешь, придется собирать вече.
— Нельзя тебе, княже, уходить, — сказал Твердислав. — Или с собой хоть полк возьми. Начнут в городе говорить: бросил, мол, нас князь. Еще и призовут кого на стол.
— Знаю, посадник, вашу благодарность, — ответил Мстислав Мстиславич. — Знаю, что многие мной недовольны — с низовскими землями торговля, видишь, плохо идет.
Снова хотят под владимирских князей. Что ж, Новгороду, значит, выгода дороже славы и всех вольностей.
— Не все так думают, княже.
— Может, и не все. А придет время — большинство так думать станет. Что тогда мне — со всем Новгородом воевать? Нет, посадник, Новгород для меня еще не вся русская земля. С походом, считай, все уже решено. Пойду. А вы тут сами разбирайтесь.
— И рати новгородской с собой не возьмешь?
— Не возьму. Собирай вече, посадник.
В этот же день собралось вече на дворе Ярославовом — народу множество, но странно притихшие все были. Не нашлось крикунов. Даже те, кто хотел смещения Мстислава Мстиславича, молчали и не подзуживали соседей шуметь против князя. Сам князь, взобравшись на помост, выглядел будто даже помолодевшим. Приветливо улыбался народу. Как против такого кричать станешь?
Свою речь он начал с того, что поклонился собравшимся новгородцам на три стороны.
— Спасибо вам, граждане новгородские! Простите и меня, ежели в чем виноват перед вами!
И, переждав недолгое гудение толпы, в котором слышалось больше вопросительного, чем прощающего, закончил:
— Есть у меня, граждане новгородские, дела на Руси! С тем вам кланяюсь и объявляю, что князей себе вы вольны выбирать сами. Прощайте!
И с этими словами покинул притихшее вече.
