Нет. Это было нечто большее. Тут и тревога, и уверенность, подогреваемая легкими вспышками будущего счастья. Даже сейчас, почти час спустя, записывая свое ощущение, я его помню. И теперь могу назвать. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Это предвкушение.
Но чего? Он скажет мне, что надо делать, подтвердит еще раз, что память начала потихоньку ко мне возвращаться, а лечение приносит результат. Этого? Или есть что-то еще?
Я пыталась вспомнить, что чувствовала, когда он накрыл мою руку там, на стоянке; что я себе вообразила, решив не отвечать на звонок мужа. Может, правда гораздо проще. Я очень хочу с ним встретиться.
– Да, – сказала я, когда он пообещал позвонить мне. – Да. Пожалуйста!
Но он уже отключился. Женский голос. Я поняла, что они были в постели.
Я гоню эту мысль прочь. Если буду думать дальше – точно свихнусь.
В кафе было людно. Сетевая забегаловка. Интерьер в зелено-коричневой гамме, посуда одноразовая – при этом, если судить по развешенным на стенах плакатам, – экологически безопасная. Я пила кофе из бумажного стакана, несуразно большого, а доктор Нэш устроился в кресле напротив меня.
Я, пожалуй, впервые разглядела его внимательно. Точнее, впервые за сегодня, что, в сущности, одно и то же. Он позвонил на телефон-раскладушку почти сразу, как я убрала стол после завтрака, и заехал за мной примерно через час после того, как я прочитала почти весь дневник. По дороге в кафе, сидя в машине, я все время смотрела в окно. Я была совершенно растеряна. Этим утром, когда я проснулась, то сознавала, хотя не сразу вспомнила свое имя, что я взрослая женщина, мать, однако за этим не шло понимания того, что мне уже много лет, а мой сын мертв. Сегодняшний день вогнал меня почти в депрессию, одно шокирующее открытие за другим: зеркало в ванной, записная книжка, а потом, позже, этот дневник и как кульминация – твердое убеждение, что я не доверяю мужу. И мне что-то не хотелось погружаться в новую тему слишком глубоко.
Теперь я вижу, что доктор моложе, чем я ожидала, и, хотя я написала, что ему пока не стоит волноваться о лишнем весе, он оказался вовсе не тощим, как мне показалось. В нем была определенная солидность, которую подчеркивал объемный пиджак, а руки выше кистей – они иногда торчали из рукавов – оказались на удивление волосатыми.
– Ну как вы сегодня? – спросил он, сев напротив.
– Не знаю, – пожала я плечами. – Все как-то непонятно.
– Продолжайте, – кивнул он.
Я отодвинула тарелку с печеньем, которое он принес мне, даже не спросив.
– Я проснулась сегодня, понимая, что я взрослая женщина. Я не знала, что я замужем, но не удивилась, обнаружив, что лежу в кровати с мужчиной.
– Это хорошо, – начал он, но я перебила:
– Но вчера я записала, что проснулась, зная, что у меня есть муж…
– Значит, вы продолжаете вести дневник? – (Я кивнула.) – Вы принесли его?
Вообще-то, дневник лежал у меня в сумке. Но я бы не хотела, чтобы он прочел некоторые вещи. Ни он, ни кто-то другой. Это личное. Это моя история. Единственное, что у меня есть.
И то, что я написала о нем.
– Нет, забыла, – соврала я.
Было непонятно, расстроился ли он.
– Ничего, – сказал доктор. – Не важно. Я вижу, что вас огорчает, если однажды вы вспомнили что-то, а на следующий день как будто снова забываете. Но это прогресс! Постепенно вы вспоминаете все больше и больше.
Тут я подумала: а правда ли это? В самом начале дневника я описываю, что вспомнилось мне из детства, своих родителей, вечеринку в компании с лучшей подружкой. Потом своего мужа, когда мы были молодые и безумно влюбленные, и себя, когда писала книгу. Но после этого? В последнее время мне вспоминались лишь погибший сын и момент нападения, в результате которого я стала вот такой. То есть то, о чем лучше и не помнить.
– Вы говорили, что вас тревожит Бен? Точнее, то, что он говорит о причинах вашего состояния?
Написанное вчера казалось мне далеким, смутным. Почти выдумкой. Авария. Жестокое нападение в отеле. Сейчас мне казалось, что это не имеет ко мне отношения. Однако у меня не было выбора – только верить описанным ощущениям. Верить, что Бен обманывает меня, рассказывая о том, что со мной стряслось.