— Что тогда? — спросил я осторожно, но неумолимо.
— Тогда… придется вперед идти. Или домой пойдем — не знаю, не знаю, ничего не знаю!!
Чего только мы ни наобсуждали на ходу и с каких только сторон ни подошли к этому простому вопросу: как это мы могли так по-идиотски упустить из виду дядю Вадика. Как? Помню, в конце концов, когда Мишка принялся уже здорово нажимать на меня: «Смотреть надо было, смотреть! А не трепаться, Макс», — я в свою очередь, попытался свалить на него: сам бы, мол, и смотрел. «Я его совсем не видел — тропинка же не вьется».
— Не вьется у тебя, не вьется!
— Ну да, она совсем прямая. А я что, виноват что ли?
Словом, пустые, пререкания.
* * *
Наверное, минуту мы шли — нет, скорее, бежали трусцой в обратном направлении и все орали наперебой:
— Па-а-ап!..
— Дяд… Вади-и-ик! Дядя Вадк!.. — «Глупо, глупо это звучит», — все не давала мне покоя навязчивая мысль.
Слово без слога слово без слога
— на касании ботинком…
…безотчетной земли.
Один раз мы остановились — послушать ответ; казалось, вот сейчас он должен разрезать наполненный комарами, паутиной и красными солнечными ромбами воздух — вторя, скорее, не нашим голосам, но замершим шорохам травы под ногами. А потом, когда ответа не последовало, начало казаться, что эти сошедшие на нет шорохи и есть далекий-далекий ответ дяди Вадика… или эхо от наших голосов — потому что и эхо уже как такового слышно не было — может быть, шорох травы успевал заглушить его раньше, чем мы останавливались? Не знаю.
В конце концов, мы встали. Окончательно, и если пойдем теперь, то только в обратную сторону — неизвестно, почему, я понял это пятью секундами раньше, чем Мишка объявил:
— Все, стоп. Дальше не пойдем. Пойдем обратно.
Я осмотрелся. С одной стороны тропинки куст жимолости, с другой — непомерно длинный, едва ли не в метр в высоту, прорезавший еловую лапу стебель «вороньего глаза»; ядовитая ягода, выглядевшая аппетитно и сочно, уселась сверху, в основании распустившихся листов.
На кусте жимолости я не различил ни одной ягоды.
Совсем недавно мы должны были проходить это место, — но я не узнавал его, хоть убей. И только я об этом подумал, как Мишка задал вопрос:
— Ты узнаешь это место?
Я, конечно, не удержался, прыснул. Мишка опять начнет психовать, крутиться волчком? Да какая разница, черт возьми!
Я стоял и покатывался со смеху.
Мишка уставился на меня ничего не видящим взглядом — как и во время нашей «шахматной ссоры».
— А чего ты смеешься-то?
Я объяснил ему. Всхлипывая.
— Ну и что, мы ни фига не знаем, где мы, и это смешно?
— Ну… — моя грудь опять начала подрагивать.
— Вернемся на прежнее место.
— Ты уверен?
Снова мне представилось зловеще искривленное лицо дяди Вадика и сто подзатыльников… А к черту и его тоже: мы заблудились, вот умора! И я захохотал — еще пуще прежнего.
— Макс, прекрати! Пойдем обратно…
Но я все не мог остановиться… И вдруг Мишка выбросил правую руку вперед, вернее, очень резко выставил, но мне ей-богу показалось, что он собирается ударить меня в грудь. Мой смех моментально иссяк, я аж подпрыгнул на месте от неожиданности, а затем сделал пару шагов назад.
— Эй!..
И только после этого понял, что он протягивает мне руку.
— До скорого! Если ты не собираешься искать папу, то до скорого, слышал меня? — рука еще ближе потянулась ко мне.
Я молчал.
Пять секунд — и она опустилась.
— Ну что, идешь теперь или нет?
И снова этот невидящий взгляд; и тупой. Но теперь мне еще пришло в голову, что так может глядеть только человек, напрочь лишенный чувства юмора…
Мой брат лишен чувства юмора? Нет, стоп, что-то тут не то…
* * *
Хотя после этого я больше уже не смеялся, а все же пребывал в каком-то совершенно блаженном расположении духа: пожалуй, от осознания того, что я получил приключение, мною должна была бы овладеть совершенно бешеная энергия, но нет, ничего подобного — напротив, это была… странная умиротворенность; так радуется коллекционер — одному только обретению и обладанию… и еще созерцанию.
И я тоже теперь созерцал, впитывал все, что происходило вокруг меня.
— Посмотрим… вернемся на прежнее место. Может, он ждет нас там…
