Но на самом деле (это моя сегодняшняя оценка), я действительно старался себя реабилитировать. Предвестники табора… все тревоги моего детства, все страхи, долгие годы будоражившие мое воображение… настоящий кошмар. Но именно против этого кошмара мне было выступить проще — теперь. Почему?
Потому что бороться с призраками всегда легче, чем с реальными людьми.
Когда мы надули все шарики, я написал на каждом: «Верните Ольку!» — черным маркером.
III
Интересный лес.
Палящее дыхание — в расходящемся лесу.
Я помню здесь каждое дерево. Нет, это не так. Но все равно хочется это сказать.
Случайный прыжок через корень — кислые еловые брызги — созерцательный свет луны; вздрогнул над заслонкой листа.
И снова я ступил на тропинку.
На безотчетную землю.
Когда-то в этом лесу мы потеряли дядю Вадика.
Теперь потеряли навсегда.
Его не дозваться.
Словом без слога
Словом без слога
на касании ботинком…
безотчетной земли.
Это промельки — на них нельзя смотреть, только выхватывать; мы остановились.
(мне снова тринадцать лет).
— Мишка, куда дальше? Ты помнишь?
Впереди, примерно в двух шагах от меня, едва виднелась замершая Мишкина спина. Над нашими головами повисли две грозди надувных шариков. («Широкая тропинка; они не лопнут, не волнуйся, — шепчет мне одышка, — не заплачешь от страха — как Олька»).
Олька. Верните Ольку.
Нет, я не собираюсь плакать. Мы должны вернуть ее.
Предвестники табора. Люди, играющие в пинг-понг… каторжники, несущие на спинах колокола… великаны… велосипедисты соскакивают на землю — ни единого кадра на остановку…
Это все какая-то символика, черт возьми…
Это какое-то зло. Мы должны с ним бороться.
Но разве то, что я придумал — то, что мы должны сделать сегодня на поляне, — это борьба?
«Это то, что мы должны сделать, и это придумал отнюдь не я».
В темноте шарики кажутся неясными, белеющими пятнами.
— Куда дальше? — повторяю я.
— Я вспоминаю, подожди… — Мишкин озадаченный голос; неровный. От бега, от волнения…
Если луна осветит Мишку, я, должно быть, увижу серебристый воздух, курящийся у него изо рта, — как на морозе.
Палящее дыхание.
Мы направляемся к поляне возле поселка. К Поляне чудес — я верю в то, что найду ее. Верю непоколебимо — это главное, как и пять лет назад. Но сейчас будет еще проще, чем тогда, потому что поляна отыщет нас сама. Главное, было следовать сигналам, которые поступали, правильно их использовать. Сначала шарики, потом флюгер… И то, что мы должны осуществить — да, это действительно придумал не я. Это тоже сигнал, который просто поступил мне… возможно, от Ольки.
— Если мы заблудимся, черт возьми… мы же никогда ни фига не умели ориентироваться…
— Мы отыщем поляну, — сказал я.
Достаточно уже того, что мы просто стараемся отыскать — поляна идет нам на встречу. (И это все та же вера).
Интересный лес. Я вспомнил о собаке из рекламы драже «Skittles».
Мы отыщем Предвестников табора… да нет, они уже здесь, я их чувствую. Но теперь я способен на большее, нежели просто на странные, необыкновенные мысли — когда рядом Предвестники табора.
— Все, я понял, куда нам, — я выдохнул, — нам в ту сторону, — я ткнул пальцем налево; совершенно наугад — я не знал, куда идти.
— Там же чаща!
— Ничего подобного. Только небольшая поросль, — соврал я.
Однако теперь, когда я сказал это, там действительно окажется «только небольшая поросль».
— Уверен?
— Абсолютно. Как быть с шариками?
— Держать перед собой. Другого выхода нет. Очень осторожно.
— Там зарослей всего метра три-четыре. Потом широкая тропинка.
В результате все оказалось так, как я говорил, — мое воображение материализовалось.
Я научился это делать — но только на сегодняшний день, — сегодняшний день особенный.
А Мишка всегда умел. До определенного момента даже не подозревая об этом. Должно быть, у него до сих пор сохранились эти способности.
На поляне было светло, как днем, — от луны, взошедшей слева, над лесом, и переливавшейся в реке времени — на водной глади словно рассыпались хрустальные осколки и серебряные монеты. Белая одежда людей, плывших в лодке, и стройного лодочника, и тех, кто играл в пинг-понг и в жмурки, отливала чуть голубоватым, призрачным оттенком. Цвет травы, напротив, остался прежним — ни темнота, ни свет луны почему-то совсем не изменили шалфейного оттенка.
