Мы с Мишкой, конечно, рассмеялись такой нелепости, но Пашка и глазом не моргнул — напротив, он сказал это с такой серьезной и сожалеющей интонацией! — за ней слышалось крайне бережное отношение к принадлежавшим ему вещам; и заботливое.
— У меня здесь три альбома. Из какого вам поставить сперва?
Мы, разумеется, не нашлись, что ответить. Пашка и не стал особо дожидаться; сказал:
— Ладно, поставлю из второго. Он самый забойный.
Но прежде, чем Пашка успел нажать на кнопку «Play» на первом этаже послышалось несколько быстро следующих друг за другом звуков: сначала резкий тычок ноги в ступеньку (именно в ступеньку — я узнал характерный скрип, преследовавший меня, пока я поднимался в Пашкину комнату), затем три-четыре деревянных щелчка наперебой с протяжными скользящими «фиу».
Пашка моментально выпрямился.
— Это что еще там такое? — он произнес это громко, ибо ответ на свой вопрос, по всей видимости, уже знал.
Он порывисто шагнул к лестнице.
— Димка, это ты что ли? Ты что, опять… — Пашка покраснел, — даже не думай тащить сюда ноус, слышь?
— Мы с отцом собираемся играть. Через полчаса, — послышался снизу Димкин голос.
— У нас гости. Ты что, забыл?
— Ну хорошо. Тогда поможешь мне поднять его. Стол и ножки.
— Черта с два! Да и вообще не фига тащить его сюда. Играли бы на улице! Хватит эксплуатировать мою комнату.
— Папа же договаривался с тобой! На улице он не разрешает, ты знаешь. Я и сам был бы рад на улице… чтоб с тобой не связываться.
— Это не мои проблемы, — резко обрубил Пашка.
— Ну мне отца что ли позвать, чтоб он тебе сказал, а? — прикрикнул Димка.
Пашка сник и дальше, хотя и пререкался, однако уже без прежнего энтузиазма.
— Если тебя это так напрягает, можно было бы и вообще не убирать ноус из твоей комнаты.
— Да щас тебе прямо! — охнул Пашка.
— Дим, ты освободился уже?.. Иди сюда! С нами побудь, — позвал Мишка.
Но Пашка моментально шикнул на него:
— Миш, не зови его ради Бога!.. Ладно? — произнося последнее слова, он слегка, но очень весомо качнул головой и потом тотчас крикнул вниз, на лестницу:
— Еще чего не хватало, чтобы он тут стоял в моей комнате день и ночь.
— Ладно, я подниму его сам через пятнадцать минут, — неумолимо заявил Димка.
— Через двадцать!.. Слышь меня? Через двадцать. Я еще не закончил свои дела…
Я улыбался; и у меня учащенно билось сердце. По-прежнему они спорили о ноусе.
Теперь они, однако, спорили иначе: из Пашкиного голоса исчезла всякая наглость, а Димка — он предъявлял аргументы более спокойно и уверенно.
— Ну все, с меня хватит, — сказал нам Пашка, — вы приехали как раз вовремя.
— О чем ты?
— Завтра я останусь здесь один — можно будет как следует оторваться.
Я вытаращил глаза — вот это сюрприз.
— Один?
— Да.
— Неужели, совершенно один? Вот это класс!
— Я обожаю такую лафу, да. Это настоящая тема. Я, бывало, чтобы без родичей посидеть, даже до понедельника здесь оставался… Если, конечно, никаких дел не было в городе, и мне не нужно было за дисками куда-нибудь ехать, — важно прибавил Пашка.
— Но ты-то, наверное, оставался для того, чтобы одному здесь побыть… — внезапно заметил Мишка; медленным голосом, который, казалось, увлекал его самого — в первую очередь.
Медленный мечтательный голос, и я понял: если я только сейчас начну энергично расспрашивать Пашку, Мишка обязательно заявит нечто, вроде: «Мы, возможно, придем, но ненадолго, максимум на час. Дел-то у нас не то, что немного, а, скорее, столько, сколько мы сами захотим. А дедуле помочь надо — мы ведь все-таки обещали тете Даше, сам понимаешь». А Пашка, конечно, не станет его уговаривать, скажет равнодушно: «Ну, как знаете», — правильно, если мы не почтим его присутствием, «он просто засядет за свою пустую книгу» — теперь, с учетом того, что это ставило под угрозу возможность хорошо провести время, — мне, я думал о себе, прежде всего, — «фэнтези» показалось уже совершенно бесполезной и пустой литературой, во всех смыслах.
Все же против обыкновения я сдержал себя, не стал перебивать Мишку; он прибавил еще:
— Чтобы развеять скуку, которую накапливают в тебе люди… — притронувшись к одной из свободно лежавших мозаичных фишек на столе — черный глаз павлина с тусклым созерцательным огоньком внутри.
