— Нет спасибо. Я не хожу в детский сад — вырос уже.
— Что?
Димка не стал это повторять, но глядел на меня, ухмыляясь.
— Что мне там делать? В puzzle с ним играть, что ли?
— Он собирает puzzle?
— Вы смотрите только с Пашей поосторожней, не обижайте его, — сказал Димка, лукаво подмигивая, — он у нас очень ранимый.
Я рассмеялся, а чуть позже, когда был уже в доме, услышал через окно, как Димка, собирая вилами скошенную траву и складывая ее в две кучи возле мангала, слащавым голосом затянул песенку:
Я Сю-ю-юра, ребенок не-е-ежный.
Я до пяти считать могу…
Я Сю-ю-юра, ребенок не-е-ежный.
Я все сумею, я все смогу…
* * *
Три детали Пашкиной обстановки вспоминаются мне в первую очередь (может быть, потому, что они были выхвачены тремя световыми эллипсами — от ярких желтоватых лучей, проникавших в комнату сквозь прорези в темных занавесках).
Маленький эллипс выделял в разложенном на столе «паззле» фрагмент павлиньего хвоста — как раз на месте сапфирового пятна-капли — из трех мозаичных фишек и половинки четвертой; зеленая окайма, оставшись в тени, приобрела оттенок ляпис-лазури; черные нитевидные промежутки между плотно примкнутыми друг к другу фишками, разлиновывая пятно, успокаивали глянец.
Puzzle был собран только наполовину, и свободные фишки, хаотично разбросанные по углам стола и по поверхности уже собранного фрагмента, походили на руины.
Из картона.
Средний эллипс, — и недоеденный картофель в тарелке — словно сгустки манной каши. Блеск мельхиоровой ложки затирался тонкими желтеющими разводами, но и ручка, ручка тоже была почему-то перепачкана — крошки еды не только восседали на сплетениях узора, но и окончательно нарушали его, забившись в углубления.
Большой эллипс (ярче остальных) — и вот она, добрая половина Пашкиных страстей и увлечений, словно высвеченная фотосалонной лампой, «фэнтези» на книжной полке. Пашка, должно быть, каждый день несколько часов посвящал чтению этих книг, лежа на кровати и закинув ногу на ногу, — от этой мысли к моим губам то и дело начала притрагиваться улыбка, — я медленно ощущал каждую деталь Пашкиного существования, сам их вообразив.
Внутри большого эллипса, на самой его окантовке, сидела чуть размытая тень мухи, миксируя жидкий свет тонкими тенями лапок — в радужную круговерть.
«Как будто следы машинного масла!»
Эти эллипсы существуют в моей памяти, как нечто целое, — я никогда не напрягаю зрительную память, чтобы представить себе каждый из них в отдельности, да у меня ни за что и не получится представить, — даже если захочу.
Таких, как Пашка, моя мать любила именовать «белая кость».
— Сочувствую по поводу дяди Вадика… — говорил Пашка моему брату, пока я внимательно изучал полку с «фэнтези».
Да, все названия совпадали: именно об этих твердых с потрепанными углами переплетах, украшенных геральдическими картинками и подписанных мечевидными буквами, обложках, набитых потемневшими, словно от воды, газетными страницами, Пашка только что и рассказывал взахлеб. Люди его типа к семидесяти годам (если только доживают, а их не сводят в могилу всякие сердечные болезни — от неактивного образа жизни), иногда дорастают до чтения Чехова и Достоевского, которые всю жизнь до этого казались им скучной и неинтересной литературой.
— Прошлое лето дядя Вадик приезжал, я помню… а сейчас вы одни здесь, что ли?
— С дедулей. Но знаешь, это достиже-е-ение.
— В каком смысле?
— Тетя Даша не хотела нас отпускать. В результате, условились, что мы едва ли не безвылазно будем здесь батрачить.
— Теперь можете заочно забрать свое обещание.
— Да уж, спасибо за разрешение.
Они рассмеялись.
— Ща я вам пару песен «Naughty by nature» поставлю, о'кей? — Пашка спросил это с такой интонацией, что сразу стало ясно: если мы и откажемся, он так или иначе поставит их для себя.
— Вон мой магнит, — он направился в самый темный угол комнаты, — обратили внимание? Бум-бокс это называется.
— Как? — с вежливым интересом осведомился Мишка.
— Бум-бокс. Я берегу его от солнечных лучей. Он, конечно, слишком классный и современный, чтобы сломаться от такой фигни. Но я просто делаю это по старой памяти — когда у меня был еще старый магнит, он так перегрелся на солнце, что пленка стала крутиться в два раза медленнее, а на встроенных часах стало сто секунд в минуте вместо шестидесяти, прикиньте?