Паршивее всего было то, что когда я говорил себе, что все эти мысли чертовски глупы, я никак не мог избавиться от впечатления, будто убеждаю себя в этом. В результате решил убеждать себя в чем-то более прозаичном: «Не переживай, лучше подумай о том, что коттедж дяди Жени у тебя уже в печенках сидит, как и все остальное с ним связанное; как и сам дядя Женя…»
Пускай, это и не имело отношения к тому, что теперь во мне происходило, а все же мне сразу стало значительно легче.
Мишка, тем временем (дабы блистательно завершить начатое), ослабил притязания: снова вернулся к теме гаража, все говорил про то, что «надо обязательно все четко переоформить; а потом замок сменить и… слушайте, а с подвалом там как дела обстоят? Там же, небось, подвал давно подтекает, да? Макс что-то такое сказал… (Я ни разу и слова ему не говорил по поводу подвала и вообще ничего о гараже). Да-да, подвал… и это тоже решим — досками потолок заделаем».
Мать предприняла последнюю попытку, чтобы, так сказать, спасти себя от «опрометчивого разрешения»:
— Разбирайся с гаражом, заканчивай, а потом приезжай к нам на дачу, погостить. Ты, между прочим, дяде Жене очень понравился.
— Понравился, говорите? И мне тоже так показалось… — лицо Мишки приняло нерешительное выражение.
— Да-да… Он мне и на поминках об этом говорил. Ладно, все. Поедешь к нам в гости, в наш загородный дом — и точка.
Вот тут-то он и уложил мою мать на обе лопатки: если он отправится к дяде Жене, то ему придется задержаться там не меньше, чем на неделю, — иное было бы просто неприличным, — «а на неделю я не могу, я же и летом работать продолжаю, так что… наша родная дача выглядит гораздо предпочтительнее: поедем туда на выходные, в пятницу вечером… в понедельник утром уже вернемся — мне во второй половине дня на работу».
На работу. Ему надо на работу — перед таким аргументом мать уже не могла устоять!
До сих пор мною владела резкая смена настроения — одного на прямо противоположное, — только теперь это все чаще касалось идей, рождавшихся в моей голове.
«Да будет тебе пилить его, — сказал как-то дядя Женя моей матери, — ну засмеялся человек ни с того, ни с сего — что здесь такого? Может быть, переходный возраст раньше наступил».
Мать ответила ему, что у меня больше половины жизни — с пяти-шести лет — переходный возраст, — «я же помню все его младенческие маразмирования и закидоны. А теперь подростковые начинаются. Психоз — ни конца, ни края ему нет».
«Психоз!.. Ну, не преувеличивай», — дядя Женя, помнится, нахмурил бровь. (Только одну).
Мать смотрела на меня, презрительно сощурив глаза. (Правый был сощурен чуть больше).
«Когда ж ты, наконец, станешь нормальным человеком!»
Мишка, когда сам стал свидетелем, разумеется, отреагировал иначе.
Сразу за тем, как ему удалось-таки уломать мою мать с этой поездкой на старую дачу, у меня, наконец, появилась возможность утащить его в свою комнату.
Больше всего мне, конечно, хотелось показать ему пару глав из нового романа, который я теперь писал.
В коридоре я, сам не знаю, почему, принялся яростно, заливисто хихикать — даже с каким-то истерическим оттенком — что, учитывая мое недавнее, совершенно спокойное настроение, конечно, Мишку удивило.
— Что с тобой такое?
— Ни… ничего… — стараясь остановить смех, я принялся прикрывать рот рукой, но от этого смеялся только еще больше, потому что меня смешили уже сами эти «насильственные действия» над собственными губами.
Мишка и сам уже стал смеяться.
— Сидел, витал, и вот тебе раз — вернулся на землю.
— У меня… так… бывает… — эту короткую фразу я выговорил в три этапа, так и продолжая перемежать слова истерическим хохотом.
— Вернулся с другой планеты, и твое сознание не выдержало земного притяжения.
— С другой планеты… хаха-хахаха… ха-ха.
Это еще бы долго продолжалось, если бы Мишка вдруг не спросил:
— Или ты радуешься тому, что мы поедем на старую дачу?
Я моментально перестал смеяться.
— Нет, не поэтому.
— Ага!.. Так ты не рад? Я так и понял!
— Рад… — поспешно отмахнулся я; мы уже были в моей комнате, — просто… — и снова я принялся ржать, — …просто я хотел… показать тебе… свой роман.
