Этот наскоро записанный набросок "курьезной истории" в сопоставлении с выросшей из него повестью "Письма Асперяа" позволяет уяснить особенности творческого метода Джеймса. Художник сохраняет почти без перемен фактическую канву, хотя и переносит действие на Флоренции в еще более романтичную и притом богатую "байроническими" ассоциациями Венецию. Он опускает конкретные, индивидуальные подробности биографии героя, которому поручает роль рассказчика. Это уже не "бостонский шкипер", моряк-оригинал, влюбленный в поэзию, а анонимный охотник за литературными редкостями - профессиональный публикатор, биограф, литературный критик. Его имя, его прошлое остаются в тени. Зато на горизонте повести подымается, озаряя все, что в ней происходит, своим магическим сиянием, новое светило, "созданное" воображением Джеймса: никогда не существовавший, но получивший у него полное художественное воплощение гениальный поэт-романтик, своего рода симбиоз Байрона и Шелли, но притом американец по происхождению, сумевший, как и сам Джеймс, с юных лет приобщиться и к европейской культуре.
Драматизм повести [*Пьесы Джеймса не имели успеха, что причинило ему много огорчений; но драматическая напряженность - в соответствии с девизом его записных книжек: "Драматизируй! Драматизируй!" - отличает все его лучшие повести и рассказы. Инсценировка "Писем Асперна" с успехом шла в наше время в театрах Англии и других стран] и ее ироническое звучание, столь характерное для Джеймса, резко усиливаются благодаря постоянно ощущаемому в ней присутствию Джеффри Асперна. Его величие оттеняет мелочность тех лукавых интриг, которые плетутся вокруг его посмертного наследия. Отблеск его любви - навсегда бессмертной благодаря его стихам - придает значительность, даже интригующую романтическую загадочность неряшливой и уродливой старухе Бордеро, ведь это она, прославленная Юлиана [*Это имя (в тексте - Джулиана), возможно, было навеяно поэмой Шелли "Юлиан и Маддало" (1818), где в лице графа Маддало был изображен Байрон, а в лице Юлиана - сам Шелли], воспетая великим поэтом!
Сцена, где умирающая старуха Бордеро застигает своего жильца на месте преступления, когда он готовится выкрасть драгоценные письма Асперна, полна трагического величия. Рассказчик впервые видит великолепные лучистые глаза прежней Юлианы, ослепляющие его пламенеющей в них яростью. Русскому читателю этот эпизод может напомнить соответствующую сцену "Пиковой дамы", скорее "Пиковой дамы" Чайковского, чем Пушкина.
Образ младшей мисс Бордеро - племянницы Юлианы - в трактовке Джеймса углубляется по сравнению с первоначальным наброском. Благодаря полутонам и большей мягкости очертании, которыми он пользуется, создавая ее портрет, мисс Тина но только смешна (как ее прототип), но и трогательна. Как отмечают Маттисен и Мэрдок, редакторы и комментаторы "Записных книжек" Джеймса, характерно, что автор "Писем Асперна" отступил от исходной схемы, намекнув, что мысль о женитьбе героя на Тине как "цене" писем Асперна исходит от ее тетки, Юлианы, а не от самой "невесты". Духовный облик Тины, таким образом, освобожден от своекорыстных матримониальных расчетов; на первый план выступают ее несколько угловатое, старосветское простодушие и честность, заставляющая ее бесповоротно отказаться от дальнейшего "торга" с рассказчиком, как только она убеждается, что близость с ней для него невозможна.
Джеймс отступает от первоначального наброска и в том, что обходит молчанием точный возраст мисс Тины: убийственная прозаическая цифра "пятьдесят лет" ни разу не названа; в сценах в саду и особенно в ночной Венеции героиня молодеет на глазах у рассказчика и читателя. В ней пробуждается, хотя бы и ненадолго, ее нерасцветшая женственность, наивное любопытство, отзывчивость ко всем впечатлениям жизни, которых она так долго была лишена; и судьба этого бесконечно одинокого, никому не нужного существа трогает читателя, как трогает она, вопреки его воле, и самого рассказчика.
В подтексте "Писем Асперпа" заключена в зародыше еще одна очень важная для Джеймса мысль, которая в дальнейшем станет центральной в целом цикле его рассказов, написанном в 90-х годах.
