Во время Гражданской войны Джеймс непродолжительное время изучал право в Гарвардском университете, а затем посвятил себя журналистике и литературе. В 1864 году был напечатан его первый рассказ.
В самой Гражданской войне Севера и Юга Джеймс не принимал участия, хотя его младшие братья сражались в войсках северян. Позднее в своих автобиографических "Записках сына и брата" (1914) он вспоминал, что она вызывала в нем чувство "глухой боли". Подъем патриотических настроений и надежд демократических масс Севера, так мощно вдохновлявший в эти годы поэзию Уитмена, не затронул Джеймса. Зато по окончании войны он пристально вглядывался в капиталистическую Америку крупного предпринимательства, одержимую жаждой наживы, которая утвердилась на крови, пролитой солдатами армий Линкольна. Он видел, как быстро выветривались в этой Америке "позолоченного века" демократические лозунги, так гордо звучавшие до войны и превращавшиеся теперь в прекраснодушные фразы. Этот процесс был особенно наглядно запечатлен в его романе "Бостонцы" (1886), где культурная жизнь послевоенной Новой Англии была показана в резко сатирическом свете. Джеймс отдавал себе отчет в духовном убожестве, вульгарности, ограниченности, деляческом практицизме своих буржуазных соотечественников. По сравнению со Старым Светом его родина казалась ему удручающе бедной культурными традициями. В "Письмах Асперна" (1888) он даже позволил себе демонстративно переделать историю американской литературы, "подарив" Соединенным Штатам небывалого, вымышленного им гениального поэта начала XIX века Джеффри Асперна, соединяющего в своем творческом облике черты Байрона и Шелли. Такой поэзии, - как и многих других непревзойденных сокровищ искусства, какими обладали европейцы, - явно недоставало, по убеждению Джеймса, его стране.
В этом сознании культурного превосходства Старого Света над США заключался один из главных стимулов эстетического "паломничества" [*Одна из его ранних новелл на эту тему так и озаглавлена: "Страстный пилигрим" (1875)] Джеймса в Европу, которое завершилось в конце концов экспатриацией.
В 1875-1876 годах он живет в Париже, где сближается с Тургеневым, Флобером, Э. Гонкуром, Золя и Доде. Затем поселяется в Лондоне, откуда лишь ненадолго приезжает в США (1882- 1883). Последовавшая в это время смерть родителей, казалось, обрубила последние корни, еще связывавшие Джеймса с его родиной. С 1884 по 1905 год он жил в Англии, временами - в Италии, которую хорошо знал и любил и где развертывается действие многих его произведений. Поездка в США, предпринятая после двадцатилетного отсутствия в 1905 году, дала писателю возможность проверить новыми впечатлениями свое прежнее отношение к Америке. Он ездит по стране, читает лекции о Бальзаке, подготовляет для американских читателей так называемое "иью-йоркское" двадцатичетырехтомное собрание своих сочинений [*Предисловия автора, предпосланные каждому из томов этого собрания, изданные впоследствии отдельной книгой ("Искусство романа"), дают богатейший материал для уяснения творческой истории произведений Джеймса и его эстетических взглядов] - и возвращается обратно в Англию, теперь уже навсегда.
Еще в 1890 году Джеймс писал своему другу, американскому писателю Хоуэллсу: "Одно только ясно, - это то, что отныне я должен писать, хорошо ли, плохо ли, об Англии: ее я сейчас больше вижу и в известном смысле лучше знаю... Она представляется мне отчетливей по мере того, как Америка для меня тускнеет; а так как Америка никогда мне не доверяла, даже в лучшие времена, то и я, действительно, не могу доверять ей".
Непосредственным поводом к этому письму был холодный прием, оказанный в США роману "Бостонцы", в котором многие увидели диффамацию американской жизни. Но "недоверие" Джеймса к США имело и гораздо более глубокие основания.
Фантастическая символика рассказа "Веселый уголок" многое объясняет в отношении Джеймса к буржуазной Америке. Спенсер Брайдон - образ во многом, по-видимому, автобиографический, если судить по его духовному аристократизму и интеллектуальной утонченности, - прожив тридцать три года в Европе, задается вопросом: что могло бы сделаться с ним, останься он в Нью-Йорке? Встреча с собственным "американским" двойником, которого Брайдон выслеживает ночь за ночью в опустелом и мрачном родительском доме, пока не сталкивается с ним лицом к лицу, дает ответ па этот вопрос. Брайдон видит перед собой омерзительное, оскотинившееся существо; в чертах этого незнакомца, представляющего собой "второе я" Брайдона, запечатлены все пороки темной, алчной, хищнической жизни. На правой руке у него недостает двух пальцев, обрубленных, видимо, в яростной схватке из-за какой-то добычи. У него, вероятно, был бы миллион, думает Спенсер Брайдон, вспоминая чудовищный облик своего двойника. Но ему страшно допустить даже мысль о том, что в этом отталкивающем, обездушенном "скоте" есть что-то общее с ним самим.
