Перед тем как парень влез на ринг, что, кажется, было для него не просто, тренер его проинструктировал. Инструкция была простая: «Закрывайся». Таскатель туш кивнул и сосредоточенно прикусил губу. Когда он все-таки преодолел канаты, тренер повторил: «Закрывайся». Потом добавил: «Не прикусывай нижнюю губу». Тот кивнул, и тренер скомандовал начинать.
Таскатель туш закрыл лицо обеими руками, перчатки почти соприкасались. Локти он прижал к бокам, подбородок уткнул в грудь и загородил мучительно поднятым левым плечом. Он медленно двинулся к Ларри, переставляя левую ногу и подтягивая правую.
Ларри остановил его джебом, повторил джеб и выбросил правую, попав т. т. в лоб. Таскатель туш сильно подумал и стал медленно отходить, сперва отставляя левую ногу, а потом медленно, но аккуратно приставляя к ней правую. Ларри немедленно стал демонстрировать свою чудесную работу ног, подлавливал т. т., как резвящаяся пума, сыпал джебами, правую руку держа наготове.
— Левой, — крикнул таскателю тренер. — Левой, джебом.
Т. т. медленно отвел левую перчатку от щеки, яростно вытянул ее в сторону Ларри, а тот, произведя ногами чудесную работу, правой ударил его в рот.
— Видишь, как он прикрывает челюсть плечом? — спросил меня тренер.
— А живот?
— Ларри не бьет в живот, — сказал тренер.
Я подумал, что не прочь узнать и самое худшее.
— Хуком в живот, Ларри, — сказал я. — Чтобы опустил руки.
Ларри, красиво танцуя, опустил левую руку, сделавшись мишенью для чужой правой — а у любого тяжеловеса на свете правая рука есть, — и левой ударил таскателя туш в живот. Т. т. чуть осел, но рук не опустил.
— Ты чего хочешь? — спросил меня тренер. — Стиль его изменить?
— Merde[63], — сказал я.
— Ему в субботу драться. Хочешь, чтобы он себе руки обломал об локти этого? Погубить его хочешь? Я за него отвечаю. Ты за него не отвечаешь. Заткнись.
Я заткнулся, а Ларри потанцевал и клюнул левой в щель между двумя поднятыми перчатками, потом ушел в сторону и прямым правой ударил оппонента в левое ухо, в лоб и еще раз плотно в рот, когда т. т. по команде пустил в ход левую руку. Прямыми по крайней мере Ларри владел и двигался хорошо, но я все время думал о Джеке Рено, настоящем чемпионе Канады, и о том, сколькому еще должен научиться Ларри.
Боксер, с которым Ларри проводил свой первый бой в Париже, умел немногим больше, чем таскатель туш, но он хотел драться и не только закрывался. Ларри бил и бил джебами. Джебы были плотные, они сказывались и оставляли следы на коже. У соперника вид был голодный, он только что пришел из армии, а Ларри кружил около него и сыпал джебами так быстро, что публика сходила с ума от восторга. Ларри достал его хорошим, хотя и длинным ударом правой, который потряс парня, и когда он поплыл, Ларри, забыв всю науку, стал бить наотмашь, и бил, пока парень не сполз по канатам и не ударился головой о брезент.
После боя Ларри сказал:
— Извините. И пожалуйста, скажите вашей жене, что я извиняюсь. Я знаю, что некрасиво выглядел, но в следующий раз постараюсь действовать лучше.
— Они считают, что ты выглядел прекрасно. Публика с ума по тебе сходила.
— Ну конечно, — сказал Ларри. — Можно мне в понедельник с вами увидеться, поговорить о боксе и о разном?
— Конечно. В том же кафе «Наполитен», в двенадцать.
«Стад Анастази» оказался очень странным боксерским клубом.
Форд: Он сидел прямо, как большая рыба, хлопающая ртам, и выдыхал воздух, более смрадный, чем в фонтане кита.
Форда многие обожали. В большинстве, конечно, женщины. Но и некоторые мужчины любили его, узнав поближе, и многие старались относиться к нему объективно всю жизнь. Это были люди, которые, подобно Г. Дж Уэллсу, застали его в хороший период и видели, как плохо с ним обращаются.
Я не знал его в хороший период, хотя о его «Трансатлантик ревью» очень хорошо отзывались и в то время, и после. Лгут почти все, и дело не во лжи. Некоторых мы любили за выдумки и с надеждой ждали, когда они превзойдут себя. Но Форд лгал о том, от чего остаются шрамы. Он лгал о деньгах и о вещах, важных в повседневной жизни, — и давал тебе слово. Когда ему сильно не везло, он, случалось, мог дать тебе почти правдивый ответ. Если к нему приходили деньги или удача, он делался невозможен. Я старался относиться к нему объективно, не судить строго, не осуждать, а как-то поддерживать отношения, но думать и писать о нем точно и непредвзято — это было посуровее любого суда.
