Мать вашу, думаю я, как она могла скрывать это столько лет? То, что собственную квартиру, которую мне так и не суждено было увидеть, она сдает в наем, а сама ютится в гостинице цирка, да еще под одним потолком с мужиком лет сорока пяти, портрет которого я заметил сразу — поверх настенного ковра, в отремонтированной аккуратно, но на сельский манер комнате.
Арка над входом, лепнина под потолком по периметру стен, безволосый ковер с молдавским красно–зеленым на черном фоне орнаментом на полу и пушистый на стене, с тремя фотографиями: двумя поменьше — стариков, вероятно, родителей, и одной большой — самого хозяина. С главного, как сразу становилось понятно, портрета в комнате, на меня глядела злая, мясистая харя со всклоченными волосами и черными усами, огибавшими рот со всех возможных сторон, кроме вотчины бороды — подбородка.
— Да ты не волнуйся, он так себе, — говорит Ксюша, когда я уже чувствую приступ тошноты.
Сюрпрайз, мать вашу! Ее любовник, глядя на которого, само слово «любовник» начинает отдавать то ли дерьмом, то ли непереносимым мужицким перегаром.
— С тобой не сравнить, — даже закатывает глаза Ксюша и поспешно, пока я пытаюсь собрать паззл в собственной голове, целует меня в губы.
Ей, надо признаться, везет — комок рвоты не выплескивается из меня, застряв где–то в горле, когда я представляю, как Ксюша, приняв семя усатого верзилы, через считанные часы впускает в себя и меня. Я даже расслабляюсь и всю ночь мы перекатываемся по пахнущей сыростью кровати — интересно, можно ли считать это наставлением рогов хозяину комнаты и что в таком случае должно вырасти в Испании у Ксюшиного мужа?
Это была наша с ней последняя ночь, Ксюшин подарок мне в отсутствие ее укатившего в деревню, где у него свой дом, усатого хахаля, имени которого я так и не узнал. Спустя три дня Ксюша улетела, как оказалось, навсегда. Во всяком случае, если с человеком больше не суждено встретиться, можно ведь решить, что он улетел навсегда, разве не так? В аэропорт — провожать ее — я не поехал. Уверен, что усатый здоровяк с портрета — тоже.
И еще я понял, почему Ксюша решила уехать. Не к мужу, а от меня. Как мудрый наставник, умеющий расстаться с учеником вовремя — сразу после того, когда питомец впервые оставил его битым. Нашу последнюю ночь я выиграл за явным преимуществом, и Ксюше предстояло покинуть ринг, уступив место более свежим и, кто знает, может, более мастеровитым соперницам.
Да и мне не было смысла цепляться за прошлое. За то прошлое, в котором оставались не только Ксюша, но и адаптации дизайна колпачков, Лешины замечания, Андрей Витальевич и весь его «Капсулайн».
Какие уж тут колпачки, когда мне предложили новую работу!
Ксюше я ничего не сказал. Остальным соседям по офису о моей переписке тем более не положено было знать.
Все мог запороть лишь системный администратор, худой долговязый Толик, на мое счастье, слишком увлеченный пивом и деньгами, которые он в основном зарабатывал, ремонтируя компьютеры частников по всему Кишиневу. На регулярное обслуживание компьютерной сети «Капсулайна», и тем более на отслеживание приватных сообщений его сотрудников, времени Толику катастрофически недоставало.
В иной ситуации мне бы, конечно, не удалось скрывать свои намерения целых два года. С ума сойти — уже два года, как я забрасывал письмами эти чертовы дизайнерские студии, просто пересылая содержание самого первого отправленного письма и меняя приветственную фразу, и ту не целиком, а лишь вставляя нужное имя адресата, как в каком–нибудь равнодушно–канцелярском бланке, где специально оставленными пропусками принято обозначать людей.
Все дело было в моей трудовой книжке, в этом «дизайнер» — записи, из предмета гордости быстро превратившейся в доказательство моего позора. К счастью, при воспоминании о ней мои ноздри очень скоро перестало распирать и, будь у меня необходимость представляться более подробно, так, чтобы кроме имени и фамилии упоминать и служебную информацию, я бы придумал что–то вроде «технического декоратора термоусадочных изделий из поливинилхлорида». Так звучало бы куда как мудренее, а главное — правдиво. Но случай никак не представлялся — моему будничному расписанию позавидовала бы администрация любой тюрьмы: ежедневный график «подъем — желтый автобус — «Капсулайн» — желтый автобус — отбой» соблюдался неукоснительно, словно за его выполнением следила целая свора свирепых жандармов, и незапланированные встречи не случались по одной причине: они не были запланированы.
