Моей форточкой в мир, в который я согласился бы войти пусть и через черный ход, оставалась лишь электронная почта. Семнадцать писем одинакового содержания, не считая разных имен после дурацкого пожелания доброго времени суток, позаимствованного мной у коллег по отделу, и лишь три ответа примерно одинакового содержания: спасибо за интерес к нашей компании, мы будем иметь вас в виду. Возможно, рекламистов и дизайнеров (настоящих, не декораторов колпачков) смущало мое портфолио, хотя нельзя не признать, что за четыре года оно увеличилось ровно в два раза. К ставшей уже легендарной (для меня, разумеется) этикетки для овощной смеси, при виде которой я мрачнел, вспоминая об отце, прибавился календарь, на котором колпачками был выложен логотип «Капсулайна» — две пересеченные буквы СL. Логотип, увы, был разработан Наташей, поэтому оценить мои способности можно было лишь по двум работам. Колпачки, разработанные самими студиями, в которые я обращался, я благоразумно не стал отправлять, как и образцы книжной верстки: оказалось, что верстальщики получают даже меньше того, что мне платил Казаку.
Положительный ответ пришел лишь на восемнадцатое письмо. Зато от кого! Буквы на мониторе поплыли, как от перепада напряжения, когда я стал читать его. Письмо, написанное лично господином Казаряном, директором известного всей Москве кишиневского дизайнерского агентства «Automat Oops». Во всяком случае, именно его отсканированная подпись венчала текст адресованного мне сообщения. Лет десять назад этот человек нашел золотую жилу — дизайн этикеток для консервной промышленности, что в Молдавии такой же подвиг, как удачный поиск источника воды в Сахаре.
Собеседование мне назначили на день отлета Ксюши. Может поэтому я и не думаю краснеть, когда сопоставляю несопоставимое — наши с ней безумные встречи и мое отсутствие в аэропорту? Впрочем, Ксюша сама избавила меня от мучительных пыток совести. Собственными руками, которыми она, улетев в Испанию, ни разу не удосужилась набрать номер моего мобильного, или напечатать на компьютерной клавиатуре хотя бы пару предложений, в ответ на десяток моих безответных писем.
После Ксюши и Лехи я становлюсь третьей, пусть не пробоиной, но уж точно царапиной в гигантском днище «Капсулайна». Но до того как Андрей Витальевич стремительно, будто давно ожидал от меня чего–то подобного, подписывает мое заявление, я побывал в офисе «Automat Oops».
Не уверен, что лопнул бы от изумления, заметив, к примеру, граффити в коридорах детского сада. Но офис «Automat Oops» меня действительно удивил — предсказуемой претензией на креативность. Сразу за входной дверью открывался, если так можно сказать об узком и полутемном помещении, намеренно, как я понял, обшарпанный коридорчик с облупившейся краской на стенах и жестяной лампой–плафоном, какие в старых советских фильмах было принято снимать бешено раскачивающимися на фоне метели. Коридор заканчивался бордовой бархатной шторой, совершенно светонепроницаемой, как понял я после того, как одернул ее, повинуясь женскому голосу.
— Демьян? — спросил меня голос, словно его обладательница видела сквозь штору. — Проходите, пожалуйста.
Одернув штору, я зажмурился — меня ослепило обилие галогенных ламп, направленных как мне сразу показалось, исключительно на меня, словно в помещение входил особо опасный тип, каждый шаг которого контролируется хладнокровными снайперами. Освоившись, я все–таки рассмотрел комнату. Ламп и в самом деле было многовато — только на потолке с два десятка, расположенных волной, а еще на стенах, в том числе светивших над головой и, с противоположной стены, в лицо брюнетке в темно–фиолетовом пиджаке, с длинными, почти скрывающими один глаз волосами, расположившейся сразу за шторой, за столом с совершенно прозрачной, то ли из стекла, то ли из какого–то особо толстого пластика, поверхностью. Не будь перед девушкой плоского монитора на круглой, размером с большую тарелку подставке, телефона и кучи бумажек, мне бы, наверное, удалось получше рассмотреть ее ноги, мелькнувшие достаточно для того, чтобы определить, что на ней короткая юбка.
