— Должен же ты поспать хоть два часа, — в голосе Катерины был справедливый гнев на кого-то неизвестного, кто не позволяет ему отдохнуть.
— Ты иди, — притворно ласково сказал он, — мне нужно в штаб. Может, я скоро вернусь. Отправлю шифровку и приду.
Дверь Шурочкиной комнаты была заперта изнутри. Он несколько раз тихо повернул ручку.
— Кто там?
Ее голос был рядом, словно она сторожила за дверью.
— Я, — прошептал он, прикасаясь губами к замочной скважине.
— Поздно уже. Я легла.
— На одну только минуту. Мне нужно поговорить, обязательно, срочно, — истово бормотал он, нетерпеливо терзая ручку.
Медленно, будто в раздумье, щелкнула задвижка. Шура стояла у порога одетая, только ремень и портупея были сняты. Ветер, рванувшись в раскрытую дверь, взъерошил ее волосы.
Копылов кинулся к ней. Шура резко отстранилась от его протянутых рук.
— Уйди!
— Но почему? — оторопел он. — Ты же ждала меня, не ложилась. Я вижу.
— Я ждала? Просто мне не до сна: завтра наступление, могут быть раненые… Я устала от всего.
— Я люблю тебя! Неужели ты этого не понимаешь? — произнес он сквозь стиснутые зубы, с ненавистью глядя на нее.
— Любит, не любит… — Шурочка невесело рассмеялась. — Разве так любят?
— А ты знаешь — как?
— Не знаю! — выпалила она ему в лицо, внезапно перекривив губы от злости. — Только не так. Уходи! Уходи, прошу тебя, — прибавила она тихо.
Он вышел. От сквозняка дверь со стуком захлопнулась. Шура изнутри клацнула защелкой.
Внизу в большой комнате двое связистов через окно протягивали телефонный провод.
Копылов прошел в другую комнату — там теперь было пусто — и лег на диван.
Отдаленный гул разбудил его. «Началось», — подумал он, возвращаясь к реальности из сна. Перекошенные по сгибу угла полосы света падали сквозь жалюзи на стену, оклеенную пестро-голубыми обоями. В разбитое окно приносился явственный запах весенней листвы.
Вторично колыхнулся пол и задребезжали стекла — рокот канонады принесло издали. Нельзя было уловить отдельных разрывов, они слились в неутихающий гул. Рев моторов низко пролетевшего самолета ворвался в окна.
В соседней комнате, наспех прибранной после суматошной ночи, за столом сидела радистка Утюжникова, громко разговаривала по телефону. На рукаве у нее повязка — Утюжникова была дежурной по штабу. Продолжая говорить в трубку, она протянула Копылову два листка. Это были телеграммы на имя командира БАО: Битнев составил донесение, что колонна с ГСМ и боеприпасами в 4.00 разгрузилась и была отправлена во второй рейс, в другой телеграмме Игумнов сообщал о состоянии аэродрома.
Сверху по лесенке торопливо сбегала Шура. Она приветливо, почти обрадованно улыбнулась Копылову.
— Что это у тебя? Шифровки? Срочные? — спросила она.
— Не очень.
— Тогда позавтракаем вместе.
При свете все вокруг гляделось иначе, чем ночью. Обычное немецкое село — полудеревня-полугородок: двухэтажные дома под крутыми черепичными крышами. Железные решетчатые оградки, подсобные строения в глубине, почти скрытые распустившейся зеленью, водопроводные трубы, уложенные поверх земли — по ним вода подавалась только летом для полива садов и огородов; за окраиной лесок, пробитый солнечным светом — он вовсе не походил на вчерашнюю таинственную чащу. В деревне тишина: если бы не рокот моторов в воздухе и отдаленная канонада — никаких звуков.
— Шура, хочешь я высмотрю для нас двоих комнату? — тихо спросил он, шагая рядом с нею.
— Как знаешь…
Из столовой вышел старшина Брызгалов, расправляя ремень на животе, посмотрел кверху.
— Началось! — будто в самом деле новость сообщил он.
— Наступление. Только бы раненых не было, — вслух подумала Шура и спросила у Копылова: — Не знаешь, кто-нибудь приехал ночью?
— Вроде голос Ивлевой слышался.
— Приехала Ивлева — я видел, — подтвердил Брызгалов.
— Вика! — обрадовалась Шурочка. — Отлично!
В раскрытой двери мелькнуло озабоченное лицо Катерины. Копылов пропустил Шуру впереди себя. Потом вошел. Скованно сел напротив Шурочки, делая вид, будто интересуется тем, что происходит на улице. Старшина Брызгалов за что-то распекал пожилого бойца из своего отделения. Тот, потешный, в нелепой кургузой гимнастерке, в обмотках на кривых ногах, пытался стоять по команде смирно и безучастно ждал, когда старшина выговорится.
