– Не дразнись. Не будь злым, – сказала Саша, запираясь в ванной.
Он лег и взял с торшера «Праздник, который всегда с тобой». Он любил эту книгу, которую читал давно. Хотя ему и казалось, что автор мог бы быть добрее к тем, о ком писал.
На первой же фразе он задержался. Андрей не помнил ее. «А потом погода испортилась», – прочитал он. Странное это начало навеяло тревогу, хотя он и знал, что за ним последуют прекрасные описания бедной, но счастливой жизни в Париже, о любви к Хедли Ричардсон – первой жене писателя. Но эта фраза все равно наполнила его мрачным предчувствием. Он вспомнил, что скоро Хемингуэй разойдется с Хедли. Хотя, читая страницы «Праздника», как и его герои, не сомневаешься, что их ждет долгая и счастливая жизнь.
Этой фразой, в сущности, должна была бы заканчиваться книга. Он взглянул в конец и прочитал последние слова: «И таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы». Вот теперь бы и надо это: «А потом погода испортилась».
Саша вошла в комнату тихо. Он не сразу заметил ее, поглощенный мыслями о книге. Она кинула ковбойку на торшер. Читать стало невозможно, и он поневоле смотрел на Сашу, как расчесывает она перед зеркалом влажные у лба волосы.
В приглушенном свете торшера она представлялась ненастоящей, вернее, такой желанной, такой тысячу раз снившейся, что протянуть к ней руку казалось безумием лунатика.
– Ты иди скорей, – сказал он. – А то у меня не хватит сил придумывать тебя, и ты исчезнешь.
Они долго смотрели друг другу в глаза.
– Если то, что происходит у вас с ним, ты называешь любовью, то как же назвать все, что происходит у нас с тобой?
– Не знаю, – сказала она задумчиво.
Он проснулся, как просыпаются в детстве: забыв свой возраст и происхождение, перечень насущных обид и надобностей, пребывая еще головой в теплом, эфирном блаженстве сна.
Проглотив слюну, Андрей стал постепенно привыкать к окружающему. Первым он увидел негатив рассветного окна, на его глазах светлеющего в сумрачном воздухе. Потом вспомнил почему-то про то, что за стеной спит немой попугай. Неизвестно откуда и почему всплыло лицо мамы, и он удивился, что у него есть мама, а он так долго ее не видел.
Андрей ненароком откинул руку, и та попала в пустоту. Он осознал, что Саши нет рядом.
Почти одновременно с этим Андрей услышал за стеной Сашины приглушенные рыдания. Потом голос:
– Почему? Господи, ну почему?
Андрей безошибочно понял, что Саша говорит по телефону с Ним. Пропустил ли Андрей телефонный звонок или Саша позвонила сама? На часах было без десяти пять.
– Господи, ну почему? – снова заговорила Саша и приглушенно заплакала.
Андрей встал, оделся и, не прикрывая двери, чтобы не щелкнуть замком, вышел.
Голос Саши по-прежнему звучал в его ушах, он двигался, словно отдельно он него, первым забегал за угол и уже встречал его там. «…Ну почему?»
Этот вопрос, обращенный Сашей к другому, становился как бы и его вопросом, который он обращал к ней, к самому себе.
Выходя из парадной он вспугнул чаек, которые сидели на бачках с помоями. Андрей знал, что многие из этих морских охотников окончательно переселились в города и питаются на помойках. Их так и называют – городскими чайками. Сейчас гортанные голоса чаек были ему неприятны. Он подумал, что эти некогда вольные птицы, быть может, станут со временем домашними, как куры, и будут сбегаться на зов к человеческой руке. Ему было обидно за чаек.
В эти дни с Сашей он прожил огромную жизнь и теперь чувствовал усталость. Спешить ему было некуда.
Закололо в сердце. Андрей машинально достал лежащий в кармане валидол, но, подумав, с раздражением выбросил всю пробирку.
Откуда-то, вероятно из окон подвала, запахло так, как пахло в детстве из прачечных. Он тогда называл это – пахнет вареным бельем. Если же где-то вдали от прачечной воздух вдруг начинал пахнуть вареным бельем, значит, скоро погода должна была испортиться, небо обкладывали грозовые тучи, и в домах раньше обычного зажигали свет.
Сейчас в воздухе запахло вареным бельем, но никаких перемен в погоде не предвиделось. Небо было по-утреннему бесцветно, только на правом берегу Невы поднималось, становясь все более насыщенным, оранжевое зарево и, наверное, обещало жару.
