Он был несколько уязвлен, что в этой идиллии не нашлось места ему.
– Ты ешь помидоры, и вдруг из-за скалы появляется принц…
– Ох, оставьте эти дела. Никаких принцев.
– Ну, я выхожу…
– Нетушки. Тебя-то там не будет во всяком случае. Я хочу быть одна. Чтоб спокойно было, а какой с тобой покой? Ты сразу либо целоваться полезешь, либо отношения выяснять.
– Я не буду, – улыбнулся он. – Я посижу у твоих ног, молчаливый, как собака.
– И ничего у тебя не получится.
– Но в Томашов-то мы с тобой когда-нибудь махнем?
Это слово уже было из их языка. В первый же вечер Саша поставила ему Эву Демарчик, и он был потрясен грудным глубоким голосом незнакомой польки. «А может, нам с тобой в Томашов сбежать хоть на день, мой любимый…» Он сразу понял, что это про них. И Саша поняла.
– В Томашов – обязательно. – Саша посмотрела на него своими огромными сияющими глазами.
В школе напротив снова прозвенел звонок.
– Дети, можно выходить на перемену, – грустно сказал он.
– Хочу к тебе на урок. Хочу быть твоей ученицей. Ты возьмешь меня?
– Нет. Ты будешь срывать мне занятия.
– Да нет же, я буду самой восторженной твоей ученицей, буду всем говорить, какой ты умный.
– Не ханжи.
– Правда. Я буду смирной и старательной.
– Мне кажется, у тебя ничего не получится.
– Нахал.
Они вышли на кухню. Из угла глядел на них немой попугай. Саша объяснила, что по незнанию пропустила первые сорок дней, когда попугая можно было учить разговаривать, и добавила со смехом: «Но мой укор переживет меня».
«Р-р-ра-а-а… – сказал попугай и переступил на жердочке лапками. – Р-р-ра-а-а…»
От всех Сашиных движений исходил такой дух приютности и незнакомого счастья, что Андрею хотелось завыть.
– Ты что? – спросила Саша.
– Я – ничего.
Глаза ее замерли на нем внимательно и нежно и никуда не собирались улетать. Веки подрагивали как связанные крылья.
– Ну, только не хмурься. Ну, пожалуйста, – попросила она. Он улыбнулся в ответ вымученной философской улыбкой.
– Знаешь. Чем он отличается от тебя? – сказала вдруг Саша, помрачнев. – Он никогда вот так не улыбается. И мы никогда с ним не выясняем отношения.
Андрей молчал.
– Еще, – попросил он.
– Он очень остроумный. Все помирают со смеху, когда он острит. И очень хороший инженер. Знает четыре языка, – добавила Саша, помолчав.
«Дались им всем эти языки!» – подумал Андрей с раздражением.
– Он – добрый, – сказала Саша. И Андрею показалось, что она уговаривает себя.
– Ты только не думай, что я его идеализирую, – сказала Саша. – Я его всяким видела – и больным, и жестоким. Но он любит меня. Ему ничего для меня не жалко. И вообще – без меня он пропадет.
– А я? – спросил Андрей.
– Андрюшка, ты за столько лет без меня не пропал. А теперь уж совсем немного осталось. Скоро нам будет уже и вовсе безопасно с тобой встречаться. Вот умора.
– Я люблю тебя, люблю, люблю, – заговорил Андрей. – Я не могу без тебя.
– Ну, все, не надо об этом. Ладно? – попросила она. – Ты и сам не знаешь – любишь ли. Ты просто устал. Тебе захотелось семью.
– Мне не нужна семья, – застонал он.
– Ну вот видишь… А мне нужна.
– Тогда и мне нужна.
– Тебе не нужна. Ты ведь давно женат на книгах. Тебе с ними хорошо.
– А ты злая, – сказал Андрей задумчиво.
– Прости. И хватит. Ну что мы сейчас об этом! Я пластинку поставлю. Пойдем.
Саша поставила пластинку, потом принялась поднимать его за руки с кресла:
– Танцевать, танцевать…
– Я не напоминаю тебе подружку, с которой можно уютно поговорить о разных разностях? – спросил Андрей. – Поделиться, как вы говорите.
– Андрюшка! Обиделся! Ну что ты, Андрюшка! Ты же… как это?… ты же мой кореш. Мы кореши с тобой, Андрюшка. С кем же я еще так могу поговорить, милый ты мой.
– Но я люблю тебя.
– Я знаю.
– Да не так…
– Знаю, знаю! Молчи! – Она дрожащей рукой зажала ему рот. – Мы обязательно поедем в Томашов, – шепнула Саша. – И собаку купим. Как это здорово, что ты меня нашел!
– Я не уйду от тебя.
– Не уходи.
– Я не сейчас, я вообще не уйду.
– Ну не надо же об этом. Все уладится. Глупый.
Пластинка кончилась. Подскочил, щелкнув, звукосниматель.
– Я пойду умоюсь, – сказала Саша.
Немой попугай из кухни произнес свое: «Р-р-ра-а-а» Он передразнил его, прогнусавив: «Р-р-ра-а-а».
