И тут же он вспомнил, с каким гимназическим стыдом спрашивал новый адрес Саши в справочном бюро, как ждал несколько дней ответа, сколько было в нем сомнений, когда подходил к ее дому (а вдруг у нее гости? вдруг просто не узнает? или узнает, но посмотрит недоуменно и не пригласит войти?) – и ему стало не по себе. Он уже достаточно пережил, чтобы снова предаваться этим сомнениям и все же нашел в себе силы спросить прямо:
– Тебе не хорошо со мной?
– Ему сейчас плохо, – ответила Сашенька, – я это чувствую…
Андрей отметил, что Саша не сказала, будто ей с ним нехорошо. А это значит, что он был прав – в ней говорило чувство вины, а не что-нибудь другое. Он снова немного успокоился.
– Сегодня лошадь валялась в траве, как будто чесала свой круп. Говорят, это к дождю, – сказал он.
– А сейчас и так дождь. Разве ты не слышишь?
Андрей натянул на себя край холодного одеяла и решил, что настала пора задать вопрос, после которого возвращение к прежнему разговору окажется невозможным.
– Ты любишь его? – Только тут, в ожидании Сашиного ответа, Андрей осознал цену риска. А когда Саша ответила, понял, что вопрос был авантюрный, потому что такую цену он заплатить никогда не сможет.
Саша ответила:
– Да.
Теперь ему полагалось встать и уйти. Этот вариант нужно было предполагать, еще когда он задавал свой вопрос. Уход и был той ценой, которая могла оплатить вопрос.
Ответ.
Андрей встал. Подошел к окну. Ему показалось, что он услышал, как в школе напротив автоматически прозвенел звонок, собирая на несуществующий урок разметавшихся во сне учеников. Дождь ударял по тополям, а ему представилось, что на кухне доходит яичница. Андрей почувствовал, что хочет есть. Но этот вариант с яичницей был столь же доступен, сколь и мучительно невозможен теперь.
Два дня, проведенные с Сашей, уже отдалились и заняли свое место в небывалом и привычном для него когда-то. И сам он, казалось, снова был прежним. На минуту представилось кресло, в котором ему так уютно думалось о Саше. И ночные дома, без очертаний, только с уходящими в их нутряную глубину электрическими окнами, казавшиеся плывущими кораблями. Теперь он тоже был на одном из этих кораблей, везущих счастье. Но настала пора сходить.
– Иди ко мне, – вдруг позвала Саша. Он подошел, стал у постели. Теперь он мог разглядеть ее улыбку.
Андрей снова подумал, что то «да» вырвалось у Саши словно бы назло счастью, в котором она теперь пребывала. Ложное чувство вины?
Ведь чувства, придумал он тут же, подобны живым существам: едва возникнув, неудержимо стремятся к количественному накоплению, к росту, к самосознанию, что ли. И если в этом процессе недостает действительных опор, они, не задумываясь, изобретают мнимые. Этой мнимой опорой и было то признание, которое наперекор своему счастью, даже в укор ему, в отместку, может быть, сделала Саша.
Но эта догадка не принесла утешения.
В сущности, он был участником заурядного адюльтера. Андрей подставил того, другого, на свое место, и более даже того – представил вместо Саши другую. И ничего в мире не изменилось.
Самое странное, картинка эта прекрасным образом заместила хаотический рисунок его мучений и оставила одну лишь, понятную, ясную, недолговечную линию радости. С ней исчезало то роковое, что все эти годы влекло его к Саше.
Он подумал, что, в сущности, вся его любовь состояла до сих пор из ожидания и разлуки.
Что это – извечное свойство души или изъян характера? Почему живем мы либо в будущем, либо в прошедшем и лишь в настоящем нет для нас дома?
В эти три дня Саша заставила его жить настоящим, которое все время уходило и уже как бы погружало его в тоску по прошедшему. Он любил ее любящую и полуотвергающую.
Андрей впервые подумал о «третьем» без неприязни.
– Расскажи о нем, – попросил Андрей. – Кто он?
– Я ведь уже говорила, – отозвалась Саша. – И не надо больше. Ладно? Я не хочу.
И Андрей вспомнил, что действительно, чуть ли не первое, о чем сказала ему Саша, – было о нем. Сказала поспешно, словно желая обогнать саму себя. Даже имя его, кажется, назвала. А он пропустил мимо. Не придал значения. Идиот.
– Хочу стол помидоров. Целую гору. И море. И чтобы было тепло. А больше ничего, – сказала Саша.
