А в то время, когда вы ведете уроки, вам не дают покоя другие заботы. Обтянутая убогой козловой кожей кафедра, за которой вы сидите, порой становится судейским креслом: вы должны судить своих учеников. Между ними вспыхивает ссора, кто-то возвышает свой плаксивый голос, вы выслушиваете причину жалобы и объяснения обеих сторон, а потом беретесь за розги. Но и наказывать за провинности, и прощать их в равной мере рискованно. Если, учитывая возраст провинившегося, вы оставите проступок без наказания, вы услышите яростные протесты родителей, а если накажете за вину так, как она того заслуживает, те же родители набросятся на вас с обвинениями, упреками, угрозами. При вашей должности не перечесть всех поводов для конфликтов, которые могут поджидать вас, и на собственном опыте вы сознаете, что управление племенем школьников — не обязанность, а бремя.
И какая от всего этого прибыль? Родители по своему произволу сокращают плату, за которую вы договаривались учить их детей. Один платит всего половину, другой не платит ничего, крича, что его сын ни в чем не продвинулся и ничему не научился, третий клянется всеми богами, что уже заплатил, четвертый засыпает вас медоточивыми словами и в конечном счете ничего не дает. Чтобы не нести убытков, вы обращаетесь в суд; но даже если судья признает вашу правоту и удовлетворит ваши требования, половина жалования, которое вы отсудили, уйдет на оплату адвокатов, и ваш кошелек почти не пополнится.
Что касается коллег, о них говорить не будем: это все равно что соперники. Займут учительскую кафедру люди, которые никогда ничему не учились, и примутся учить других тому, чему надо бы научить их самих. Это обезьяны учености, и все-таки настоящему ученому не раз придется посторониться перед невеждой, поскольку тот умеет создать выгодное впечатление. Счастье еще, если такой самозванец — не коварный и лживый конкурент! Учитель терзает учителя-соседа и губит его репутацию, нападая на его частную жизнь. Может настать и такой день, когда он попытается отделаться от конкурента насильственным путем[128]».
Казалось бы, утешением должно оставаться признание хорошего учителя со стороны хорошего ученика; но о таком почти не упоминается[129], зато расхожий сюжет — история святого Кассиана[130], рассказываемая также об Иоанне Скоте Эриугене,[131] который якобы погиб под ударами стило своих непокорных учеников.
В университете и его коллежах обучение носило другой характер. Именно там давали высшее образование. Имена знаменитых магистров, прославленных докторов, облеченных самыми громкими титулами, привлекали туда студентов со всех четырех сторон света. Ведь если в отношении математики и астрономии интеллектуальной столицей Европы был Толедо, в отношении медицины — Салерно, в отношении права — Болонья, то столицей изучения свободных искусств и богословия был Париж[132], где, как говорил святой Бонавентура, находился исток всех рек благородного знания. Престиж Парижского университета был огромен, и ничто не могло сравниться по блеску ни с лекциями его магистров, комментирующих тексты, ни с диспутами, где доктора состязались в защите какого-либо пункта учения.
Однако у медали была и оборотная сторона. Не все то золото, что блестит. Магистры тоже бывали разными. Студент, впервые приехавший в Париж, стремился, по естественной склонности найти покровителя, оказаться под властью магистра родом из своей провинции. Если он проявлял мало-мальскую активность, то еще и разыскивал таких магистров, которые слыли влиятельными и могли что-то сделать для своих учеников. Но ему следовало проявлять осмотрительность. Желание докторов прославиться часто побуждало их слишком увлекаться публичными дискуссиями, где их достоинства логиков, диалектиков, ораторов возбуждали восторг и вызывали аплодисменты. Эту страсть к диспутам, эти шумные схоластические споры, которые впоследствии введут в заблуждение столько умов и до основания скомпрометируют университетское образование, уже в XIII в. строго осуждали справедливые и мудрые современники. Один ректор[133]
