Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - страница 43

Не все дети находятся в столь же незавидном положении. Есть немало и таких, кто, не любя школы строгого режима, где большое место занимают телесные наказания, видит в жизни и приятные стороны: с появлением группы детей, идущей в класс со своими табличками и стило для письма на поясе, на улицах становится веселее, озорные проделки школьников оживляют эти места.

Впрочем, этот народец, по своей ли вине, из-за неустроенности жизни или по другим причинам, не всегда ведет себя безупречно. Опытный учитель в словах, выдающих отсутствие у него иллюзий, описывает трудности, с которыми можно встретиться при работе с детьми[137]. Дети, — пишет он, — не всегда имеют прямую и счастливую натуру. Инстинкт побуждает их больше любить игру, нежели труд: им больше нравятся игры в классы и шарики, чем их письменные приборы. Но бывает и хуже. Есть такие испорченные дети, что рано начинают шляться по кабакам и разлагают товарищей. Вернуть их на путь истинный уже нельзя ни благожелательными словами, ни розгами. Чтобы заставить их читать или писать, нужно выдержать целое сражение.

Многие из них скрытны и хитры как лисы. На лице у них написана ангельская наивность, а в глубине души кроется коварство настоящего демона. Они испытывают удовольствие, устроив подвох товарищу, добившись наказания невиновного, и при этом напускают на себя крайне простодушный вид.

Некоторых обуревает гордыня и в то же время снедает зависть. Они презирают самых слабых и считают ровнями лишь самых сильных. Им нужно господствовать, нужно, чтобы все подчинялись их воле и плясали под их дудку. Вы упрекнете их — они надуются от возмущения. Вы примените розги — это приведет их в ярость.

Есть и глупцы, головы у которых столь тверды, что проще резать сталь резцом, чем вдалбливать им знания. Есть «дырявые» умы, сразу все схватывающие и тут же забывающие, через которые программа урока проходит как сквозь треснувший сосуд. Есть рассеянные, все время отвлекающиеся, чье внимание уловить труднее, чем угря. Есть те, кого вечно мучит жажда перемен: им быстро надоедает то, что на миг их увлекло, и они перекидываются на что-либо новое. Есть, наконец, и лентяи: утром они плетутся на урок со скоростью черепахи, вечером убегают с быстротой зайца, и учеба им почти столь же приятна, как кошке вода или собаке плетка.

После окончания грамматических классов учеба продолжается в университете. Именно там изучают семь свободных искусств — грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, музыку, астрономию, а также богословие, славный их венец, и кроме того — медицину и право.

Школяры, посещающие университет и его коллежи, — люди разные: среди них есть бедные и богатые, серьезные и легкомысленные, одни равнодушны и учатся ради учебы, другие честолюбивы и жаждут должностей и денег.

Как и в то время, когда они ходили в грамматическую школу, некоторым из них приходится одновременно с учебой зарабатывать на жизнь. Порой они прибывают издалека, из других провинций Франции или из-за рубежа; Париж для них чужой, семья содержать их не может, и им приходится самим поддерживать свое существование. Некоторые из них получают помощь от фондов, созданных в пользу бедных студентов: это стипендиаты. Те, у кого ничего нет, по мере сил помогают друг другу, исхитряясь находить какие-то средства. Один идет разносить святую воду по частным домам в надежде на небольшое вознаграждение, которое, впрочем, достается не всегда: случается и плохой прием, когда получаешь лишь поток оскорблений[138]. Другой нанимается на службу к зажиточному клирику, который будет его кормить. Третий берется снимать копии. Дело в том, что, конечно, можно покупать и готовые книги, но приобретать их тексты можно и снимая копии с официальных экземпляров, проверенных и утвержденных комиссией, которую назначает университет. Такие экземпляры помещают на хранение в «стационары» или, разрезая на тетради, отдают напрокат за сумму, назначаемую той же комиссией: в 1272 г., например, сорок семь тетрадей комментариев святого Фомы Аквинского ко второй «Книге сентенций»