— Да потому что выгнали не за то, что выгнали, У некоторых ребят родственники по неделям гостили. А ко мне один-единственный раз брат приехал. Не за это меня выгнали, муаллима.
— Так за что же?
— А ни за что. Не хочу я вам все это рассказывать. Не судьба, и все. Да ведь я, если по правде, и не собирался в институт. Это все он, Джалил, брат двоюродный. Он за меня и документы собрал, и отправил. Пристал, как с ножом к горлу: учись, и все! А я и думать не думал. Работал себе в колхозе, три года уже как школу кончил — и в голову не приходило, что экзамен выдержу! И как назло — одну четверку получил. По всем остальным — пятерки.
Алмас улыбнулась, и кажется, даже не ему, а тогдашним его пятеркам.
— Но за что ж все-таки тебя выгнали из общежития? — с ласковой настойчивостью спросила она. — Не отстану, пока на скажешь!
— Ну, просто влип! — с досадой бросил Казим.
— Значит, ты действительно кого-то привел? Значит… — голос у нее дрогнул, она замолчала, и Казим понял, что придется объяснять.
— Никого я не приводил! Это другой приводил — Гасан-муаллим! Вы его знаете, он тогда отвечал за воспитательную работу в общежитии. У нас была комната на двоих…
— С Гасаном? — Алмас удивленно уставилась на него.
— Да не с Гасаном! С парнем с пятого курса. И вот этот Гасан-муаллим как-то раз подходит ко мне в коридоре, зовет в сторонку… Дай, говорит, ключ от комнаты. С соседом твоим я согласовал, он в курсе… Взял у меня ключ, достает из кармана рубль, сходи, говорит, после занятий в кино. Ну, чтоб пришел попозже… — Казиму вдруг стало так мерзко, так противно, что он даже отошел от Алмас. — Он мне прямо сказал: я в вашу комнату девушку приведу. Вот и все. Ясно?
Некоторое время они молчали, пока Казим не сообразил, что ничего ей не ясно и все равно придется объяснять.
— Отдал я ему ключ, а он начал туда студенток водить… Ну вот, я один раз запер дверь и измордовал его по высшему разряду. Хорошо, не убил… Мог убить…
Алмас молча потянула его к скамейке.
— Нет, холодная, — сказала она, потрогав перекладины. И вдруг резко выпрямилась: — Почему ты мне ничего не сказал тогда? Почему?
— Как же я мог?! Такая грязь, такая мерзость!.. Мне легче было сто раз сдохнуть!
Алмас щекой прижалась к его плечу.
— Хороший ты мой, — сказала она, чуть не плача. — Значит, не зря… не зря…
Только теперь Казим начал понимать. Господи, боже мой! Значит, все время, что он жил в том проклятом общежитии (да еще столько лет потом!..), когда Алмас чуть не каждую ночь являлась ему во сне, он был для нее не просто одним из студентов.
И опять они молча шли вдоль берега. Было тихо. И в море, и в небе… И так хорош был этот тихий вечер, пасмурный и чистый, пахнущий водой и немножко — солью…
— А где ты живешь? — чуть слышно спросила Алмас, словно боясь вспугнуть тишину. Она смотрела не на него — на море.
— У Асмик, — ответил Казим, но сообразил, что сказал не то, и добавил быстро: — Снимаю комнату. — И сразу ударил в нос тошнотворный запах крахмала от белья, которым когда-то, давно, Асмик впервые застелила тахту. Когда Асмик ушла от него, он чуть не разрыдался от сознания собственной мерзости, от отвращения к себе.
— А вы где живете, муаллима?
Алмас ответила не сразу. Опершись о перила, она пристально вглядывалась в воду. Словно хотела увидеть что-то невидимое. Наконец она вскинула голову, взглянула на него…
— Я?.. Я тут рядом живу. Пойдем ко мне.
…О господи! Чего только не случается с человеком! Такая женщина привела его к себе! Его, бродягу Казима!.. Поглядел бы сейчас на него Теймур! Сидит в своем трехрублевом чертоге в гостинице «Пекин» и думает, что он родной брат американского президента! Ладно, пусть, Теймуру он по гроб жизни обязан. Если б не он, ему от того проклятого капиталиста не то что тысячью — десятью тысячами не откупиться.
Сейчас она «поставит чайник» и войдет. И к черту все остальное. Привязался этот «капиталист» в самый лучший день его жизни!.. Прикатил, понимаешь, неизвестно откуда, расселся в московском ресторане, как у себя дома — ни дать, ни взять — племянник пророка Магомета. Курить в ресторане не разрешается, а ему — пожалуйста. Что ж, каждому свое: у тебя так, у меня — по-другому. Земли дедовой у меня нет, в торговле лопух оказался. Вот и вышло: ты чуть ли не падишах, а я так, пришей кобыле хвост… Но двинул я тебе нормально, нос выправил. За такое удовольствие не то что тысячу — миллион не жалко отдать…
