Мать тоже наказала меня по-своему: постучав мне тихонько по голове согнутыми пальцами, она проговорила:
— Ах, нерачитель ты, нерачитель, да разве можно со спичками баловаться?
И я понял, что матери меня жалко. И я начал к ней ласкаться и обещать, что больше никогда не возьму спичек и не буду баловаться. И еще сказал ей в приливе нежности, что, когда вырасту большой, поеду в Питер, заработаю денег и куплю ей одной корову, чтобы у нее всегда было вдоволь молока и мяса. Это мне казалось большим счастьем, потому что в нашей большой семье хотя молоко на столе и бывало, но никогда не вдоволь, не досыта.
Остаток зимы прошел для нашей семьи без особенных новых событий. Как и в прежние годы, в это время в нашей избе ненадолго появлялись новые интересные жильцы на четырех ножках. Это был новорожденные телята и ягнята, которых при появлении на свет на несколько дней приносили в избу и устраивали за перегородкой в кути, чтобы они не замерзли в холодном дворе.
Мы, дети, видя ласковое отношение своих родителей к этим малюткам, сразу проникались к ним нежной дружбой и ухаживали за ними как могли. Когда ягнят было по нескольку штук, мы распределяли их между собой, и, таким образом, каждый считал одного из них своим, хотя и относился ко всем одинаково. Так же как в прежние годы, когда начинала нестись молодая курочка, мать, вынув из ее гнезда первое снесенное яичко, водила им по головке первого попавшего под руку ребенка, ласково приговаривая:
— Сколько у Феденьки (или у Петеньки, или у Санечки) на голове волосиков, столько положи, курочка, яичек!
Так же как и прежде, в праздник Вознесенья, когда грело землю солнышко и под его лучами на лугах зацветали цветы, а лес покрывался нежными клейкими листочками и в полях изумрудом зеленела озимь, мы, малыши, ходили к своей полоске в озимом поле «закатываться».
Этот обычай доставлял детям много радости и удовольствия. В этот день мать готовила нам в глиняном блюде яичницу, клала хлеба и ложки и завязывала все это в платок. Взяв узелок с этой едой, мы, детишки, как и наши сверстники, отправлялись к своим полоскам в поле. Посидев на травке в конце полосы и послушав пение жаворонков и кукование кукушки в недальнем лесу, мы ложились и начинали кататься по молодой траве, приговаривая:
— Рожка к овину, метла к лесу!
Этим восклицанием высказывалось пожелание, чтобы рожь выросла хорошая и тучная и весь урожай до последнего колоска попал на гумно, к овину, а сорняк (метла) чтобы убирался в лес.
Этой же весной из Кронштадта приехал брат Вася, тоже, как и отец, жестянщик. Ему сразу же стали сватать невесту и вскоре сыграли свадьбу. У нас в семье появился новый человек, молоденькая жена брата, которую мы стали звать сестричкой Машей.
Ее появление в нашем доме было как нельзя более кстати, потому что мать не поправлялась, управиться с хозяйством ей было тяжело и к тому же брат Илюша настойчиво просил, чтобы она приехала в Питер и показалась врачам-специалистам. Как только молодая невестка немного привыкла к дому, мать собралась и уехала в Питер. Мы, четверо малышей, остались на попечении занятого по горло отца и сестрички Маши. Брат Вася уехал вместе с матерью. Няньками трехлетнего Лени и пятилетней Сани остались двенадцатилетний Петя и я.
Отец и все мы ждали с нетерпением известий о матери и горячо молились о ее выздоровлении. И вот пришло письмо от брата Илюши. Он писал, что матери предлагали лечь в клинику на операцию, но, посоветовавшись со священником Андреевского собора в Кронштадте, знаменитым в то время Иоанном Кронштадтским, мать на операцию не согласилась и скоро приедет домой.
И действительно, недели через две после получения письма, я и Саня, каждый день выходившие на дорогу встречать мать, увидели в поле тройку и побежали навстречу. В тарантасе сидел какой-то щеголеватый парень, едущий в соседнюю деревню с хорошим заработком и по пути подвезший со станции и нашу мать.
Мы были несказанно рады ее приезду. Но наша радость была недолгой. В здоровье матери улучшения не было. Она рассказала, что была на приеме у отца Иоанна Кронштадтского и спрашивала у него совета насчет согласия на операцию. Тот, спросив ее о семье и потрогав ладонью повязку на ее шее, сказал, чтобы она ехала домой, что ей лучше умереть в кругу семьи, возле своих детей, чем на больничной койке. Этими словами он внушил матери, что ее положение безнадежно, и она поспешила домой.
