— На свой обычный загадочный манер, — вставил Глен.
— Никакой особой таинственности, как выяснилось, — заметил Кит. — Все на виду.
Когда Глен увидел рисунок с надписью, у него вырвалось:
— Черт меня побери! А где же шахта?
— Должна быть где-то рядом, — проронила Лана.
Дорис выпятила губу:
— С нашим счастьем, она, вероятно, где-то на той стороне.
— Если это так, — промолвила Лана, — то пока мы ее не заметили.
— Мы должны «идти по сердцу», — включилась в разговор Анжела. — А это сердце пронзено стрелой. Наверное, стрела и указывает направление на шахту.
Стержень стрелы протыкал сердце по диагонали, а ее наконечник был нацелен вверх и вправо. В этом направлении зубчатый горный кряж поворачивал, скрываясь из виду.
— Наверное, там, — предположил Говард.
— Вероятнее всего, — согласилась Лана.
— Прелестно! — фыркнула Дорис.
— Теперь осталось только найти способ переправиться через ручей, — объявила Лана, вскидывая рюкзак. Кит придержал его, пока она продевала руки в лямки. Затем надел собственный.
— Да мы все убьемся, — проворчала Дорис.
— «Мы Богу должны свою смерть», — продекламировал Глен.
— Фальстаф, мать твою!
Лана и Кит пошли первыми. За ними последовал Говард, рядом с ним Анжела, а замыкали шествие Глен и Дорис. Пока они шли вдоль края обрыва, Говард поглядывал через плечо, разыскивая отверстия в стене напротив. Та сторона ущелья выглядела очень неровной, и среди хаотического нагромождения камней могла скрываться целая дюжина шахтных стволов. Но ничего похожего он не заметил.
— Наверное, здорово было бы окунуться сейчас в этот милый прохладный ручей, — промолвил Глен.
— Так почему бы тебе не прыгнуть и выяснить? — предложила его спутница.
— Дорис не очень-то изменилась, — негромко произнес Говард. Поскольку Дорис и Говард шли позади на некотором расстоянии и рев ручья был просто оглушительным, он сомневался, что те смогут различить хоть одно его слово.
— За весь день улыбка ни разу не появилась у нее на лице, — подхватила Анжела.
— Надо полагать, до этого у них дело не дошло.
— Спали вместе, но не друг с другом.
— Тем хуже. А это могло чудесным образом сказаться на ее нраве.
— Мой так наверняка улучшился, — с улыбкой созналась Анжела. — Я чувствую себя бесподобно.
Говард ощутил, как тепло разлилось у него в груди.
— И я тоже.
— Тебя волнует, что все они догадываются о нас?
— Мне это даже нравится.
— Мне тоже. Нам нет необходимости прятаться, понимаешь?
— Но я поначалу был немного смущен.
Она рассмеялась.
— Думаю, это их не особенно удивило.
— Но они удивили меня, это точно. — Он улыбнулся, вспомнив о том шоке, который пережил при пробуждении: лежит тепленький под обнаженным телом Анжелы, а в палатку просовывается голова Ланы, и луч фонарика шарит по ним, и слова Ланы: «Время подниматься и светить, солнышки».
Затем в палатку просунулась голова Кита со словами: «Это вы, конечно, здорово придумали, ребята, но вам придется расстыковаться и перейти в палатку Глена».
После того, как их оставили одних, они быстро вылезли из спального мешка, натянули тренировочные костюмы и вытащили свои вещи наружу. Глен и Дорис, закутавшись в одеяла, уже толклись у костра.
— Назови ребенка моим именем! — выкрикнул Глен.
— Не волнуйся об этом, — сказала Анжела Говарду, как только они оказались в палатке Глена. — Я на таблетках.
— Я и не волновался. Но уж точно не назвал бы ребенка Гленом или Глендой.
Анжела рассмеялась, а Говард тем временем, стуча зубами от холода, забирался в спальный мешок.
— Хочешь ко мне?
Через несколько секунд она уже была внутри его теплого пухового мешка. Они прижались друг к другу и крепко обнялись. Оба дрожали.
— Как тебе нравится, что нас застали? — прошептала она.
— Знаю. О Боже.
— Кто-то, наверное, выиграл пять баксов…
Голос Анжелы нарушил ход его мыслей:
— Это была лучшая ночь в моей жизни.
— И в моей тоже, — сказал он, обернувшись через плечо, чтобы убедиться, что Глен и Дорис по-прежнему вне пределов слышимости. Те были еще дальше, чем прежде.
— Безумно рада, что тебе приснился какой-то кошмар, — продолжала Анжела. — Я услышала, как ты задыхаешься и всхлипываешь, и мне стало совершенно наплевать, что ты обо мне думаешь. Мне хотелось одного — обнять тебя. Мне было уже неважно, что ты считаешь меня… подпорченным товаром.
